Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— Подойди сюда, сын мой. Твои варвары — настоящие гиганты! Теперь я понял, почему Гипотеон с Астипалеи так быстро запросил мира… Скажи лестригонам: я доволен.

Главк удивленно посмотрел на меня. Я опустил ресницы.

— Но ты прав, диким львам не стоит сидеть в праздности. И я нашел им дело. Даже если мы не сможем взять Нису быстро, то Нис и прочие гостеубийцы должны помнить: наказание неотвратимо. За смерть моего сына они заплатят дорого. Очень дорого. Возьми своих воинов и тех, кто захочет. Пожалуй, кроме моих телохранителей. Отправься по островам, что воюют на стороне Эгея. Пусть дрожат Эгина, Андрос и Тенос, пусть дрожат Олеар и Дидимы. Угоните их скот, заберите зерно, вино и оливковое масло. Полоните их женщин и детей. То, что не сможете взять как добычу, уничтожьте, сожгите! Пусть пылают деревни, пусть будут преданы огню асти, коли нельзя взять силой акрополи и дворцы басилевсов. Людей, если они спасутся бегством и укроются, не разыскивайте. Пусть голод и разорение будут им наказанием, раз уж я не могу убить убийц. Не оскверняйте лишь алтари, храмы и святилища. Все остальное да не будет знать пощады!

— Да, отец, — Главк склонился передо мной. — Слова твои мудры.

— Мои слова жестоки, — сухо отозвался я. — Но будет так.

— О, богоравный отец мой! Сегодня басилевс Эак заплатил за свой дерзкий отказ помочь тебе. Мои корабли нападали на Эгину. Акрополь города устоял против наших ударов. Но в асти, в каждой прибрежной деревне будут долго помнить твой гнев. И Теламон, глядя на шрамы, оставленные моим мечом, будет проклинать тот день, когда осмелился дерзить моему отцу! Довольно ли сердце твое? — Главк, как обычно, не тратил времени на цветистые словеса.

Возвращаясь из очередного набега, он приносил вести о разорении все новых и новых земель и после короткого отдыха снова покидал лагерь. Его лестригоны не знали жалости к чужакам. За краткими словами Главка стояли дела, за которые в Аттике и союзных ей землях моего сына еще долго будут поминать с тем же ужасом, с которым поминают ламий, стриг и прочих порождений Тартара. И, полагаю, не одна мать, утихомиривая расшалившееся дитя, стращает его именем Главка, сына Миноса.

— Смотри, отец, вот боевая добыча!

Я окинул взглядом дары, лежащие на ковре подле моих ног. Обычно добыча с этих набегов небогата — зерно, вино, оливковое масло, скот, женщины и дети. Лето — не то время, когда можно всерьез поживиться в селах. Но в этот раз Главк искал битвы с мирмидонянами, и лежащие на ковре меднокованные шлемы, прочные нагрудные панцири и мечи красноречиво свидетельствовали: лестригонам и тирренам противостояли не только сельские жители, схватившиеся от отчаяния за доставшиеся от дедов копья.

— О, возлюбленный сын мой, Главк, любимец Ареса и Посейдона! — улыбнулся я. — Вот уже пятый раз с той поры, как я повелел тебе нападать на вражеские села и асти, ты радуешь мое сердце. Твою мощную длань запомнят надолго владения Ниса, при упоминании твоего имени дрожат земли Питфея из Трезен, ты посрамил воинов басилевса Эгея, разорил Дидимы. И сегодня весть твоя подобна целебному бальзаму, излитому на гноящуюся рану. Вечером мы принесем благодарственные жертвы, восславляя богов, даровавших тебе победу. Пусть отважные воины едят вдоволь мясо и пьют вино до желания сердца. Дай им отдых прежде, чем они снова вспенят широкими веслами морскую гладь, чтобы мятежные Андрос и Тенос почувствовали всю меру моего гнева.

Главк, стоявший пред троном, почтительно поклонился. Басилевсы и гепеты, окружавшие нас, разразились хвалебными возгласами и рукоплесканиями:

— Главк, любимец Ники!!!

Воины, стоявшие вокруг, колотили копьями по щитам. Когда гул ликования стих, мой победоносный сын выпрямился и ответил:

— Твое слово — закон для меня, отец. Я рад служить тебе. И сердце мое обливается кровью и желчью, когда я думаю, что не смогу в краткий срок достигнуть владений Кефала Красавчика! Но те острова и побережья, что лежат в ближних пределах — все будут брошены к твоим ногам.

Я невесело усмехнулся, протянул устало:

— Война будет длиться долго, сын мой. Я полагаю, у тебя еще будет время обогнуть Пелопоннес и предать разорению Кефалонию.

Помолчал и добавил:

— Но коли возмездие от твоего копья и меча не придет к убийцам и их приспешникам — боги покарают их. Все видят: могучая Деметра и огненноволосый Гелиос благосклонны ко мне. Лето выпало засушливое и жаркое, и все приметы говорят, что в этом году жители Аттики, Истма, Пелопоннеса и Кефалонии не дождутся хорошего урожая, — я помолчал, потом склонил голову. — Все могут удалиться. Будьте моими гостями на вечернем пиру. Отважный Амфимед, ты, доблестный Тавр, и ты, благородный Андроник, позаботьтесь о том, чтобы были отобраны лучшие тельцы из стада для жертвоприношения великодушному богу морей Посейдону и неистовому Аресу. Ты же, Главк, следуй за мной.

И, не дожидаясь, когда разойдутся басилевсы, я направился в шатер. Главк весело, как верный пес, заслуживший похвалу, вошел следом.

Вездесущий Ганимед, бойко распоряжаясь рабами, указывал, где надлежит поставить царское кресло и небольшую скамью для моего собеседника и какие подушки положить. Его суетливость снова вызвала у меня глухое раздражение, и я прикусил губу, чтобы отвлечься от злобы и горечи, готовой выплеснуться наружу. Ганимед не виноват. Меня сейчас раздражает все. Даже воздух. Никогда раньше не замечал, насколько он пропитан запахами испражнений и мочи. Жара на руку мне, но терпеть ее невыносимо. Мне сейчас все невыносимо. Могучие эринии желают насытиться. Последнее время Арес не посылал нам новых сражений, и они, за неимением пищи, пожирают мою душу.

Этот торопливый шепот Ганимеда и бестолковая суета рабов — словно надоедливое жужжание мух. Почему не все мои рабы подобны Мосу, который всегда передвигается бесшумно и удерживает свой болтливый язык, когда я не в духе?

Я велел Ганимеду оставить нас одних. Он вздрогнул, затравленно глянул на меня своими коровьими глазами и, коротко глянув на рабов, мышкой выскочил из шатра. Главк, внимательно наблюдавший за мной, сразу помрачнел, встревожился.

— Ты снова тоскуешь? — спросил он.

— Отчего ты решил? — пожал я плечами.

— Рабы боятся лишний раз потревожить тебя. Ты всего лишь тихо велел этому красавчику удалиться, а он уставился на тебя так, будто ты его сейчас убьешь.

— Правда?! — я неопределенно хмыкнул и тут же понял, насколько лживо звучит мой собственный смешок. — Да, ты прав. Мое сердце полно тоски. Вот уже две дюжины дней я не брал в руки ни копья, ни меча. Я завидую тебе, Главк. Мне бы тоже хотелось повеселить свое сердце в боях и набегах.