Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

— Закурить бы… — мечтательно вздохнул он, отмахиваясь обеими руками от комаров; от их укусов нестерпимо горели уши и шея. Не выдержав пытки, Мухин вскочил на ноги и забегал вокруг дерева, хлопая себя ладонями по щекам, словно отбивая ладу в такт доносящейся с площади «наурской». Шкамарда последовал его примеру. Ему и вовсе было невмоготу без своего архалука, сброшенного им во время аварийных работ на берегу Терека.

— Ас–са! Ас–са! — хлестал он себя руками крест–накрест по плечам, носясь по кругу вслед за старшим товарищем.

Но вот смолкла в конце концов гармонь, погасли один за другим огни в казачьих хатах, успокоились на сон грядущий дворовые собаки, устав облаивать проходящих по улицам станичников, и только похожий на обглоданную арбузную корку месяц продолжал тускло светить на засыпающую после многотрудного дня землю.

— Пошли, паря, — Мухин первым направился к станичной окраине. Шкамарда поспешил следом за своим вожатым. Никто не встретился им на пути, лишь взбрехнули в ближайших дворах две–три собаки.

Подойдя к мельникову отсвечивающему цинковой крышей дому, Мухин неспеша огляделся и тихонько постучал в ставню. Потом еще раз — посильнее. В глубине двора зашелся в неистовом лае пес. Спустя некоторое время за воротами послышался скрип отворяемой двери и с порога спросили севшим со сна голосом:

— Кто там?

— Открывай, хозяйка, — свои, — подошел к калитке Мухин.

— Свои — корову свели, — заметила хозяйка. — Чего надо?

— Покличь Петра, скажи, гостечки, мол, дорогие наведались.

— Петр сам нонче в гостях, так что не прогневайтесь.

— Куда ж он уехал?

— Шут его знает. Должно, к таким, как вы, полуночникам.

— Чегой–то не дюже ты приветлива, хозяйка, аль гостям не рада?

— В гости по ночам не ездиют.

— Запоздали чуток. Что? Все одно не откроешь? Ну, в таком разе покличь деда Евлампия, он меня сызмальства знает и бабка евоная.

— Он, можа, и знает, да я знать не шибко хочу, — ответила, как отрезала, женщина и демонстративно хлопнула дверью.

— Вот черт! — заругался Мухин, взглядывая на стоящего рядом спутника. — Не баба, а чисто фаланга бурунская. Чего же делать теперь?

Он еще раз постучал, теперь уж в калитку. В ответ на стук вторично скрипнула дверь, только не в доме, а во времянке, что находилась слева от ворот.

— Кому это не спится по ночам? — проскрипел вслед за дверью старушечий голос.

— Мне, тетка Авдотья, — обрадовался Мухин. — Это я, Семен Мухин, вашего Петра полчок. Открой за ради Христа.

— Семен? — спросила тетка Авдотья. — Никитки Пареного младшенький, што ль?

— Ага, я самый. Только я нонче не пареный, а моченый.

— Счас отчиню… — слышно было, как по двору прошмыгали галоши. Затем скроготнул железный засов, и в проеме калитки показалась сухонькая старушечья фигурка, запахнутая в дырявый мужской чекмень. — Заходи, сынок, гостям завсегда рады. Вот только мужчинов наших дома нету.

— А где они?

— Сохрани и помилуй! — старуха перекрестилась и понизила голос до шепота. — Заходите в хату, я вам там все доложу.

С этими словами она первая направилась к летней половине дома. Мухин и Шкамарда молча последовали за ней. Вздув огонь, тетка Авдотья задернула на окнах занавески и только после этого рассказала нежданным гостям все, что произошло с ее казаками. Оказывается, Петр уже три дня скрывается в бурунах, а старшего, Евлампия, чекисты увезли вчера в Моздок, и что теперь с ним сделают в ГПУ — одному богу известно.

Старушка всхлипнула. Протирая стол тряпкой, приложила последнюю вместо платка к глазам.

— Закурить бы, тетка Авдотья, — просительно усмехнулся Мухин.

— Закури, милый, закури, — тотчас оживилась старая хозяйка. — Счас я тебе принесу, а то в доме и мужского духа не стало чуть.

Она вышла из летней половины дома и тотчас послышалось в половине зимней:

— А ты чего это, Устинья, валяешься, ровно не слышишь? В доме люди, а она и ухом не ведеть.

— Да какие там люди, мамака, — бандиты, должно.

— Для кого бандиты, а для нас гости. Вставай, ледащая, готовь на стол.

Вскоре она вернулась с кисетом в руке. Следом за ней вошла ее сноха, молодая, худощавая казачка. Не глядя на пришельцев, принялась хлопотать возле стола.

— Спроворь им яишню, а я пойду каймаку принесу из погреба, — распорядилась старая хозяйка, снова покидая летник.

Тем временем Мухин свернул в палец толщиной цигарку и с наслаждением затянулся едким табачным дымом. Молодая казачка недовольно сдвинула к переносью тонкие вразлет брови.

— Петро, когда курит, наружу выходит, — сказала она, ни к кому не обращаясь.

Мухин усмехнулся, окинул плотоядным взглядом ее ладную фигуру. «Мало тебя твой Петр за волосья таскал», — подумал про себя, но тем не менее вышел из хаты.

Оставшись вдвоем с его напарником, казачка обернулась от стола и сказала с укором:

— Ты–то зачем с ними связался, такой молоденький?

Шкамарда шмыгнул носом, презрительно скривил губы.

— А тебе какое дело? — дерзко взглянул в глаза женщине.

— Пропадешь ить. Поймают чекисты и посадят в каталажку, как нашего деда. Аль вольная жизнь надоела?

— Как же она может надоесть, если я не успел еще к ней привыкнуть, — осклабился Шкамарда и в серых глазах его мелькнули озорные огоньки. — Сегодня только нарезал из тюрьмы.

— За что ж ты там сидел?

— За убийство.

— Так ты, выходит, из молодых, да ранний? — испугалась казачка.

— Выходит, — согласился Шкамарда, довольный произведенным эффектом, и на этом разговор прекратился. Потом он сидел с Мухиным за столом, жадно ел горячую яичницу и все время чувствовал на себе настороженный взгляд молодой казачки. «Дернуло меня за язык признаться, — думал он с запоздалым раскаянием, — теперь ночь спать не будет». Ну и пусть. Все равно они с Мухиным уйдут сейчас из этого дома в буруны.

Однако Мухин, разомлев от поднесенного за ужином самогона, не спешил покинуть временное пристанище.

— Надо чуток отдохнуть, — сказал он тоже осоловевшему от сытной еды напарнику и, попросив тетку Авдотью разбудить их со вторыми петухами, растянулся на кушетке.

— Лучше бы где–нибудь в степи, — предложил было Шкамарда, но Мухин уже захрапел, подложив под багровую щеку свой огромный кулак.

— Ложись и ты, вьюныш, — предложила ему старая хозяйка, снимая со стены какой–то рваный армяк и расстилая его на сундуке. — Подремай чуть, а я разбужу ко времени.

С этими словами она дунула в ламповое стекло и вышла из летника к себе во времянку.

Шкамарда улегся на сундук, свернулся калачом. Думал — уснет тотчас, едва привалится головой к узлу с каким–то тряпьем, заменявшим подушку, но сон почему–то не шел к нему. Перед глазами проходили одна за другой картины пережитого за день, а на сердце лежала неясная, как тень на полу, тревога. А что если сюда нагрянут чекисты в надежде застать дома Петра? Или старая заснет и не проснется вовремя, чтобы их разбудить? Придется тогда отсиживаться весь день, боясь оказаться обнаруженными и выданными сотрудникам угрозыска — ведь дом–то мельника должен находиться под наблюдением! И эта явная недоброжелательность со стороны молодой казачки. Возьмет да и ляпнет кому–нибудь про своих незваных гостей. Нет, надо уходить отсюда подобру–поздорову, пока не поздно. Не для того он совершил этот рискованный для жизни побег и перенес мучения в удушливом терском лесу, чтобы все пошло прахом.