Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

— Ну ладно, я человек хоть и торговый, но не скупой для своих друзей, — подчеркнул торговый человек последние слова. — Так и быть, получишь от брата сорок рублей, не пропадать же тебе там на первых порах с голоду. Сеня, — обратился он к стоящему молча Ухлаю, — покажи–ка нашему юному другу его поклажу.

Ухлай достал из–под кровати небольшую плетеную корзинку и поставил ее на стул.

— Открой, я погляжу, все ли на месте, не забыл ли чего.

Ухлай снял на корзиночке замочек, откинул крышку. Больной, морщась от боли, приподнялся на локте и стал перебирать ее содержимое.

— Варенье… балычок… книжки… все пять томов, сушеные абрикосы… брат их очень любит, — бубнил он себе под нос при этом.

А Трофим усмехнулся: из–за такой ерунды в Москву ехать.

— Ну, кажется, все, — вздохнул облегченно больной, откидываясь на подушку и снова обращаясь к Ухлаю: — Поставь, Сеня, на место и скажи половому, пускай чайку нам принесет.

Ухлай закрыл крышку, повесил замочек, задвинул корзинку под кровать и вышел из номера. Спустя некоторое время он возвратился в сопровождении полового с самоваром в руках.

— Садись к столу, — сказал нэпман Трофиму, когда половой, сделав свое дело, удалился из номера. — Пей чай и слушай, что я тебе скажу. Брат мой очень занятый человек и найти его в Москве не так–то просто. Поэтому ты отправляйся сразу на Сухаревскую площадь. Как туда добраться — добрые люди подскажут. На этой площади по воскресеньям вся Москва собирается, потому что — базар. Если завтра из Прохладной скорым выедешь, то в аккурат к базару успеешь. А нет — и ладно: без базара того человека сыщешь, который тебя к брату сведет.

— Нешто на базаре найдешь? — усомнился Трофим, прихлебывая чай из блюдечка. Но больной махнул на него рукой:

— Не перебивай, слушай, я еще не все сказал. Найти этого человека проще простого. На самом краю площади, что ближе к Сухаревской башне — высокая такая с часами — увидишь палаточный балаган. В нем находится аквариум с русалкой. Скажешь хозяину балагана: «Привет от Кости» — от меня, стало быть, а он уж знает что делать, понял?

Бывают же на свете такие добрые, обходительные люди!

Трофим возвращался домой разгоряченный чаем, дружелюбным разговором и мечтами о своем недалеком будущем. Завтра он наконец–то поедет в Москву и станет летчиком. И хотя Москва, говорят, очень большая, он все равно отыщет в ней Дорьку и попросит у нее прощения за ту неудачную ночовку у бабки Горбачихи на Троицын день. Вот только перед Завалихиным неудобно — он так хотел сделать из него первоклассного столяра. А еще — перед Чижиком.

Последний ждал его в дортуаре с заплаканными глазами.

— Уезжаешь, значит? — спросил угрюмо, провожая взглядом засовываемую Трофимом под кровать корзинку.

— Уезжаю, Чижик, — шепнул в ответ Трофим. — Но ты не думай, я не забуду про тебя. Как устроюсь…

— Ладно, не трепись!.. Лучше поешь. Раздобыл тебе колбасы.

Трофим жевал колбасу, но она с трудом лезла ему в горло — какая–то неясная тревога сжимала временами его сердце. А вдруг он впутывается в какое–то нехорошее дело? Нэпман–то нэпман, но привел к нему его, Трофима, Ухлай, предводитель воровской шайки. Правда, в поручении нет ничего подозрительного и корзинка как корзинка — с сушеной фруктой и старыми книжками, но кто знает… Сходить нечто к Степану Андреевичу? А если запретит ехать? Прощай тогда Москва и летная школа. Представится ли еще когда такая возможность?

Все же, промучавшись сомнениями до вечера, Трофим решил сходить в ОГПУ, оставив корзину на попечение Чижика. Однако Степана Андреевича там не оказалось. Дежурный сказал, что начальник уехал и за него остался младший следователь Афанасий Подлегаев.

— Можешь обратиться к нему, — предложил дежурный.

— Да нет, не надо, — отказался Трофим от встречи с «задавалой», допрос которого до сих пор не изгладился у него и памяти.

А утром в сопровождении Чижика он отправился на вокзал.

— Гляди за тем корешом, что морда платком перевязана, — кивнул Чижик головой на дремавшего на диване мужика в драном пиджаке. — Как бы он у тебя корзинку не спер. Шнифер, сразу видно. Я его еще в сквере заметил.

— Зря ты на него, — возразил Трофим и потрогал на корзине замочек. — По–моему, мастеровой какой–то.

— Знаем мы таких мастеровых, — не согласился с ним Чижик. — Ну давай иди в вагон.

Трофим протянул подростку руку, но не удержался и крепко притянул его к груди.

— Смотри, про меня — никому, — сказал он на прощанье.

В Прохладную он приехал как–то незаметно для себя: не успел в окошко насмотреться на пробегающие мимо телеграфные столбы и машущие ребристыми крыльями лобогрейки в безбрежных хлебных полях. Ну да еще наглядится за дорогу — до Москвы, говорят, скорым поездом целых три дня ехать нужно. Он ступил на горячий от солнца асфальт перрона, не выпуская из рук корзину, поправил под френчем съехавшие на сторону штаны, усмехнулся вокзальной вывеске: почему — «Прохладная», если уже с утра от жары пить хочется? Заметив в тени вокзального здания огромную белую бочку с квасом, окруженную изнывающими от жажды пассажирами, подошел, напился на копейку освежающего, «семь раз женатого» напитка, затем направился к железнодорожной кассе за билетом. Касса оказалась закрытой, и Трофим от нечего делать побрел к привокзальному базару, шум от которого заглушал даже вздохи стоящего на запасном пути паровоза.

— Каймак! Кому каймак? Свежий, холодный, только что из погреба! — далеко окрест разносился сочный женский голос.

— На краю стою, дешево продаю! Сегодня за деньги, завтра в долг! — вторил ей мужской баритон, заметно севший не то от крика, не то от употребленного вина, кисловатый запах которого чувствуется даже на расстоянии.

Трофим прошелся вдоль столов, уставленных бутылями и кувшинами с молоком, невольно сглатывая слюну при виде лежащих между ними жареных кур, окороков, домашней колбасы, пирогов с капустой. Надо бы подкрепиться перед дальней дорогой. Внимание его привлекла образовавшаяся посреди базара толпа. В центре ее происходило, по–видимому, что–то весьма интересное, судя по лезущим друг другу на плечи любителям даровых развлечений. Так и есть: в кругу зевак сидит на корточках прилично одетый парень и перекладывает из руки в руку три карты — два валета и туза.

— Как валет — ваших нет, — приговаривает он при этом. — Как туз — деньги в картуз.

Трофим протиснулся сквозь толпу к ширмачу, как называл подобных фокусников Мишка Картюхов, тоже присел на корточки. В это время парень демонстративно, неспеша разложил перетасованные три карты на земле, обвел взглядом окружающих его зрителей:

— Где туз?

У Трофима сильнее забилось сердце, он явственно видел, как туз лег в середину тройки. Он протянул к нему руку, но хозяин игры прижал карту пальцами.