Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Увы, всегда здоровый и веселый ребенок опасно болел в последнее время. Все искусство текинских врачей было напрасно потрачено, не помогло даже натирание черным камешком, привезенным благочестивым хаджи из Мекки. Животик у ребенка вздымался все больше и больше, и наконец врачи решили, что он проглотил паука из тех, что водятся в горных ручьях.

Ханум облегчала страдания любимицы только одними волшебными сказками. Смерть близилась к малютке быстрыми шагами. При прежнем своем появлении в стане теке Якуб-бай обещал верную помощь, а где она?

После приема посла Якуб-бай явился от него на поклон к ханум с ценным подарком из индийского кашемира.

– Посол инглези просит вас принять от него подарок, из которого выйдет великолепный халат.

Ханум растирала в это время каким-то самодельным бальзамом животик своей внучке. Несмотря на страшную боль, дитя морщилось, но не плакало. В ребенке сказывался уже характер строгой текинки.

– Отнеси подарок инглези в конюшню и постели его под мою лошадь, – ответила неукротимая женщина.

– Ханум, так грубо нельзя обходиться с посланником. Он обидится, тогда Теке потеряет дружбу его королевы. Материя же, право, хорошая, в Тифлисе такую носят только одни старые генеральши.

– Изволь, я прикажу сделать из нее попону для старого козла моей внучки.

– Нет, вы напрасно пренебрегаете дружбой посла. Его жене Аллах послал большую мудрость, она может делать чудеса. Вскоре она прибудет в Теке и только для того, чтобы спасти от смерти вашу маленькую ханум.

– Сын мой, ты не лжешь?

Одна надежда отнять у смерти свое сокровище привела ее в отрадное состояние духа.

– И ты думаешь, что хатун-инглези вылечит мою радость? В таком случае спрячь мои суровые слова, и пусть инглези ускорит прибытие женщины, которой дана Аллахом сила делать чудеса. Я, ханум, поклонюсь ей в ноги как последняя персидская рабыня. Но… разве женщине дано владеть чудесами? Такого порядка в Теке нет.

– Ханум, пусть ваши рабыни забросают меня грязью, если я сказал неправду.

– Сын мой…

– Ханум, как же насчет материи?

– Возьми ее себе и не только возьми эту тряпку, но получи и приплод от моих лучших десяти кобылиц. Я не буду называть тебя собакой, но если ты солгал, я сброшу тебя со стены Голубого Холма, помни это!

Четверовластию следовало торопиться: гёз-канлы вел тысячу за тысячей своих сербазов, а помощи со стороны инглези и нет, и, по-видимому, не будет. Сардар созвал поэтому военный совет. Заседание охраняли на этот раз юз-баши с обнаженными клынчами и с правом не впускать даже ханум. Зала заседания была по обычаю проста, как сакля человека, у которого нет ни верблюда, ни поля для посева дынь. Сардар и четверовластие поместились в кружок на белом войлоке, кальян из горластой тыквы и турсук с айраном были общим достоянием. Поодаль сидел на корточках мирза, вооруженный тростниковым пером и баночкой с китайской тушью.

– Рассчитывать ли текинскому народу в войне с русскими на помощь инглези? – поставил круто вопрос сардар.

– Нет, текинскому народу не следует рассчитывать на помощь инглези, – подал первый голос Эвез-Дурды-хан. – До сих пор мы слышали от послов королевы одни сердечные слова, а где ее пушки и порох?

– Инглези, как и афганцы, ведут дружбу только со своим карманом, – заметил Ораз-Мамет-хан. – Они любят горячий пилав, но не любят собирать кизяк, чтобы разводить огонь.

– Притом же купцу приятно смотреть, когда соседи истребляют друг друга, – добавил Мурад-хан, – а ведь инглези все купцы.

Мирза добросовестно записывал каждое слово сардара и его советников, они же вели речи медленно, обдуманно, устойчиво.

– Звать ли персиян на помощь, если русские будут теснить текинский народ?

– Ни за что! Если Аллах прогневается на свой народ, то пусть он наложит на него руку неверного, а не шиита.

Разномыслия в этом отношении не было. Ответ Эвез-Дурды-хана был ответом всех его товарищей.

– Держать ли у себя посла инглези?

– Не только держать, но и не спускать с него глаз, пусть простые люди думают, что инглези нам истинные друзья.

– Как распределить пшеницу, ячмень и солому?

– Хлеб и солома пусть будут общим достоянием народа, а что принадлежит женщинам, то пусть у них и останется.

Установив хозяйственную часть, четверовластие еще раз подтвердило права сардара – права на жизнь и смерть. Он мог потребовать на стены Голубого Холма всех теке от старого до малого и на продовольствие гарнизона все запасы до последнего куска конины и овечьего сыра.

Совещание окончилось. Приговор его, благоговейно утвержденный печатями четверовластия, вложили в Коран, который и передали сардару как попечителю и главе текинского народа.

Богатые лишались на время войны своих избытков, а Улькан-хатун теряла при этом почти все свое состояние. Ее каризу – источнику богатства – предстояло обратиться во время войны в канаву с грязным застоем, на ее поля могли спускаться из горных ущелий дикие свиньи, а узорчатые двери ее калы пойдут на дрова гяурам!

Но и кариз, и узорчатые двери, и родные поля – все ничто перед тяжкой болезнью маленькой ханум. Малютка горела уже в седьмом огне и ясно видела перед собой сады, в которых херувимы окружают никому не видимый престол и райскую реку Котер. Она рвалась туда, откуда никогда не придет к бабушке, чтобы подставить под ее гребень свою головку. Были минуты отчаяния, когда Улькан-хатун готова была вызвать врачей из шиитов, но Якуб-бай настойчиво уверял, что хатун-инглези, которой дано творить чудеса, прибудет не сегодня завтра в Теке. А врачи гяуров действительно производят чудеса, притом же они и не так нечисты, как шииты. Может быть, и они знакомы со слугами Сатаны, но… маленькая ханум так болезненно прижималась к бабушкиной груди и уже не раз спрашивала, как ей пройти в дженнет.

В эту ночь Улькан-хатун не спускала с рук свое сокровище. Светила полная луна. Посредине калы возвышалась башня, имевшая важное значение в хозяйстве ханум: она командовала водой всего кариза. Внутри ее опускался колодец со шлюзами для распределения воды по усмотрению хозяина. Отсюда можно было наполнить целое озеро водою или выпустить ее всю до капли. Разумеется, до прихода русских следовало завалить это подземелье и сровнять его с землей.

Но для чего же Софи-хан столько раз побывал в течение ночи в этой башне? Он относил туда маленькие кожаные сундуки, в которых так хорошо прятать персидские туманы.

«Неужели он прячет в кариз нажитые на каракулях деньги? – размышляла ханум, наблюдая за скрытными поступками мужа. – Не думает ли он содержать в раю на эти деньги гарем из персидских рабынь? Собака, ему жалко дать их в пользу народного дела».