Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

После этой догадки она выждала, когда все население дома, утомленное заботами о завтрашней перекочевке, уснуло, а вместе с тем забылась и ее маленькая ханум и, зная, где могли быть спрятаны кожаные сундуки, отправилась в башню…

С откочевкой последних собравшихся у кариза аулов ее кала должна была остаться на произвол судьбы, а весь оазис Теке – без хозяина. Нужно было торопиться, но кому же отрадно бросать по ветру пух своего гнезда? Однако чуждый сентиментальности сардар требовал, чтобы ко времени прихода врагов за стенами Голубого Холма не оставалось ни одного хозяйства. Разумеется, ему лучше было известно, когда и на каких дивах шайтан приведет свое войско.

Последний верблюд вышел уже на дорогу к Геок-Тепе, когда со стороны Шагадама прискакал гонец с радостной вестью:

– Мумын отбил у русского сардара тысячу верблюдов!

Весть эта стоила бешеного восторга.

– Мумын гонит этих верблюдов сюда, в Теке…

Тянувшийся к Голубому Холму караван остановился. Женщины повели разговор, нужно ли трогаться с места, где такая хорошая трава, к крепости, у которой ничего нет, кроме глины и песка. Ведь если русские будут терять по тысяче верблюдов в день, то сколько же нужно времени, чтобы их разбить в пух и прах? Но сардар признал эти разговоры глупыми.

– Кет! – раздался его строгий приказ. – Кто теперь старше, бабье веретено или клынч вашего сардара? Кет!

Караван замолк и тронулся в путь, как дитя, которое держится за рубашку матери. Да, сардар лучше знал дела, чем знали их женщины или простой народ!

К вечеру прискакал со стороны Шагадама второй гонец с известием, что силы Мумына не устояли, что на него напал неистовый русский юз-баши, который так много стрелял и рубил, что вся тысяча верблюдов перешла обратно на его сторону. Из-под Нухура пришли также неприятные вести. Русские отбили здесь стадо баранов в одиннадцать тысяч голов, навсегда потерянных для текинской кухни. Тяжелое впечатление, нанесенное этими двумя вестниками, было несколько ослаблено новым важным известием: будто джигитам удалось заарканить любимую русским сардаром белую лошадь и даже, может быть, не лошадь, а самого дива в лошадиной шкуре. Они ведь принимают всякие образы. Останется ли после этой потери русский сардар неуязвимым?

– Разумеется, нет, и стоит ли в таком случае менять приволье степей на удушливую теснину за высокими стенами? – говорили опять женщины.

– Кет! – раздался вновь повелительный голос сардара. – Кет! – повторил он, указывая по направлению к Голубому Холму.

Женщины умолкли. Караван двинулся далее…

Сардар в сопровождении четверовластия и мистера Холлидея направился отдельно от каравана. Группа женщин догнала их, однако, на первом же перевале. Крепость принадлежала женщинам одинаково, как и мужчинам. Кто подносит там воду? Чьи ноги мнут глину? Кто вскидывает комки ее на стены? Разве женщины не будут жить в крепости под выстрелами русских пушек?

– Право, эти мужчины аломанят у женщин не одну их красоту, но их права человека, – говорила как бы про себя ханум, равняя своего коня с конем сардара.

Но вот открылся и Голубой Холм. Он возвышался на громадной площади, протянувшейся от севера к югу, настолько длинной, что с одного ее конца не было видно другого. Река Секиз-яб выделяла из себя несколько многоводных ручьев, обходивших крепость со всех сторон. Стены ее могли считаться и по высоте, и по толщине недоступными; правда, они состояли из глины, но она была плотна, как камень. Кто тот смельчак, который решится влезть на такую стену, когда поверх ее будут смотреть на врага зембуреки, мультуки, клынчи, копья? А если еще поднять стену повыше?

«Одолеет ли ее тогда и сам шайтан?»

С этой мыслью тысячи рук продолжали вскидывать глину все выше и выше, а там тысячи лопат подхватывали ее, укладывали и уколачивали. На смену усталым работникам выступали свежие силы, которые также трудились день и ночь. Для защиты на стенах поставили парапеты со многими отверстиями для мультуков. На севере к пескам оставили траверсы открытыми для сообщения со степью, где должны были оставаться резервы людей и продовольствия, скрытого в дальних барханах.

Стенам дали названия, соответствовавшие четырем коленам Теке. Северная сторона называлась Сычмаз, восточная – Векиль, южная – Бек и западная – Баш-дашаяк.

Подойдя к крепости, сардар остановился со своими спутниками на минутку, чтобы прочесть благодарность Аллаху за счастливо пройденный путь. Затем объезд сардара вокруг крепости обратился в триумфальное шествие. Сердце его радостно билось при виде народа, трудившегося без различия белой кости от черной. Появление его толпа встретила – вся, как один человек, – восклицаниями: «Аман бол! Аман гельдингиз! Аман!» Сардар благодарил и словами – «Худа ярдым бир-сун!» – и прижатием к груди то одной, то обеих рук. Кланялся также народу и инглези, отдававший ему честь по-европейски.

Кортеж следовал вдоль восточной стороны крепости. Здесь, на недалеком расстоянии от нее, виднелись разбросанные укрепления, некоторые из них превышали крепостные стены.

– Для чего торчат эти башни? – критиковал мистер Холлидей общий план крепости. – Неприятель возьмет их без труда и будет оттуда стрелять по всей открытой крепости.

– Мы хотели предоставить нашим друзьям инглези почетное место, – возразил ядовитейший из четверовластия, Эвез-Дурды-хан. – Если здесь будут пушки вашей королевы, то, увидев их, наши враги не решатся переплыть море и перейти наши пески.

– Военная наука, – начал было доказывать мистер Холлидей, – не позволяет…

– Наша военная наука не позволяет сидеть на мягких одеялах, когда нужно сидеть на боевом коне, – продолжал допекать Эвез-Дурды-хан. – Но что делать! Друзья инглези думают иначе, и нам остается надеяться только на свои силы и помощь Аллаха, а она сильнее всякой военной науки. Не так ли?

Мистеру Холлидею оставалось согласиться и затаить в себе протест против таких уколов четверовластия.

На северо-восток от крепости, у самой границы песков, открылись сады – драгоценнейшая редкость оазиса.

– Вырубить и сровнять с землей! – решил мистер Холлидей. – Неприятель будет пользоваться каждым кустиком, а у вас тут у самой крепости – башни, ограды, деревья…

– Мои сады вырубить! – воскликнула Улькан-хатун. – Спроси, сын мой, у своего инглези, – обратилась она к Якуб-баю, – может ли он вырубить сад утром и вырастить его вечером? Не может? Тогда пусть лучше молчит, если Бог не дал ему хорошего разума.

Оставленные на северо-восточном фасе траверсы для сообщения с песками и степью вызвали также замечание европейского инженера. Он потребовал или заложить их наглухо, или устроить с люнетами и бойницами.