Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. После урагана

Из открытых окон купеческого особняка доносился шум угасающего застолья. Свет из них пятнал серые булыжники древней площади, пробившуюся между ними траву. Неподалеку тарахтел движок, вращая электрогенератор, с помощью которого и освещалось здание райкома партии.

Со стороны станции долетел требовательный гудок паровоза. Где-то на темной улице безостановочно и монотонно брехала собака. Ей иногда отвечали другие.

Городишко, погруженный во тьму, рано и тихо отходил ко сну. Очередной будничный день, один из дней российской погожей осени, миновал в трудах и заботах. Завтра нужно рано вставать, идти в контору или в поле, браться за плуг или становиться к печи.

С высокого неба сияли звезды, тек куда-то Млечный путь, воздух к полуночи был чист и прохладен, и звезды сияли ровно, почти не мигая.

В захолустном городишке Калининской области обмывали нового первого секретаря райкома партии, нового хозяина района. Жизнь была скудна на радости и развлечения, и люди, как могли, отводили душу.

На райкомовской кухне милиционер Колымагин с хрустом давил крепкими голодными зубами куриные кости. Натан Бениаминович, сложив руки на животе, с застывшим на лице страданием наблюдал, как ест милиционер. Он не мог ни во что вмешиваться, он мог только ждать и страдать.

— Подкинь еще человеку, — требовал Петька в пылу неожиданного великодушия и сам лез руками в кастрюлю и докладывал в тарелку милиционера, а тот, густо краснея и слабо сопротивляясь, торопливо глотал все, что ему подсовывал Петька, и старался ни с кем не встречаться глазами.

Петька шел по темной улице, громко насвистывая мелодию про трех танкистов, громко стуча подкованными каблуками хромовых сапог по булыжному тротуару. Он знал, что за закрытыми ставнями слышат его свист и шаги и говорят что-нибудь о нем. Петька уверен, что плохого о нем говорить не могут даже за закрытыми ставнями, потому что ничего плохого он никому не сделал, а, наоборот, иногда кому-нибудь чем-нибудь да помогал. Вот и сегодня — накормил этого олуха Лешку Колымагина, и тот этой Петькиной услуги никогда не забудет: нынче все, даже милиционеры, больше всего думают о жратве, а так как и сам Петька еще недавно ни о чем другом думать не мог, как только о том, чтобы хоть раз нажраться до отвала, поэтому направление мыслей Колымагина ему было известно доподлинно. Люди все одинаковы, будь ты хоть милиционером, хоть первым секретарем.

А вот в этом доме живет симпатичная вдова Алена Яхонтова, за которой когда-то, еще до войны, ухлестывали многие парни. И Петька в том числе. Но Алена взяла и выскочила замуж за Тимошку Яхонтова, который пропал без вести в сентябре сорок первого где-то под Вязьмой.

Сейчас Алена слышит Петькины шаги и свист и, небось, кусает локти, что вышла за Тимошку, а не за Петьку. Кому она теперь нужна — с дитем-то? Нынче мужиков — раз-два и обчелся, а баб — хоть пруд пруди. Петька не прочь закрутить с Аленой роман, но боится: городишко маленький, все на виду, а жена у него… она же и ему, и Алене глаза повыцарапывает. Да еще «хозяину» нажалуется, даже в обком может — у нее не заржавеет. Хотя все начальники, кого Петька знавал раньше и знает сейчас, имеют баб на стороне, но на то они и начальники, люди вольные, а Петька — он при машине, человек подневольный, ему разве что иногда перепадет какая кроха — и на том спасибо.

Возле дома Алены Петька лишь слегка замедляет шаги да свистит громче и заливистее, но в доме никак не откликаются на его свист и шаги: ни дверь не скрипнет, не засветится щель в ставне. Впрочем, Петьке это и не требуется. Ему хватает уверенности, что его не могут не слышать и не отметить тот факт, что он идет по улице, свистит и топает, а значит, доволен жизнью и собой.

Петька уверен, что весь район завидует его положению, его независимости и обеспеченности, и сейчас какая-нибудь мать говорит своей дочери, что вот идет Петька Лопухов, что вот как повезло Катьке, Петькиной жене, — и все в этом роде. Люди завистливы и злы.

А мужики — те ничего не говорят, но наверняка думают то же самое, и от представления всего этого широкое Петькино лицо расплывается в улыбке, так что он на какое-то время перестает свистеть от невозможности сложить губы трубочкой.

Впрочем, Петька Лопухов и сам давно и бесповоротно считает, что он человек везучий. Да вот хоть бы и войну взять. В армию его призвали в сороковом, но на фронт он попал только в сорок третьем: сперва учился на механика-водителя танка, потом — за усердие — был оставлен при школе инструктором по вождению, потом… потом вступил в партию… Здесь на какое-то время везение прекратилось: с партией он явно поспешил — замполит тут же предложил ему написать заявление, будто Петька горит желанием отправиться добровольцем на фронт. На самом же деле у Петьки такого желания не было, зато он знал, что на его место претендует кто-то другой, по линии начальства, и если он не напишет, отправят так и так, но с такой характеристикой, что не обрадуешься. И Петька написал заявление, сделав вид, что только о фронте он и мечтал все эти годы. Зато, благодаря своей партийности и хорошей анкете, по прибытии в действующую армию был зачислен в экипаж командира танковой дивизии, и в знаменитых танковых атаках участия не принимал, а ранение получил во время бомбежки, да и то по глупости и необстрелянности: надо было бы отсидеться в танке или отлежаться под ним, когда налетели самолеты, а он кинулся в щель, в которой его осколок и отыскал.

Но и с ранением Петьке повезло тоже: пока валялся по госпиталям, война подошла к концу, и, может, потому, что она подошла к концу, его взяли и комиссовали, хотя почти никаких особых неудобств от своего ранения Петька не испытывал, — и чем дальше, тем меньше. Осенью сорок четвертого Петька уже был дома, а то обстоятельство, что он служил в экипаже комдива, решило вопрос в его пользу, когда секретарю райкома партии, ездившему до этого на двуколке, влекомой низкорослой монгольской лошадкой, дали подержанную «эмку».

Так вот у Петьки цеплялось все одно за другое, и никаких разрывов в этом сцеплении не случалось, потому что везение везением, но нужна еще и голова. Скажем, если бы он отказался докладывать начальнику районного отдела государственной безопасности обо всем, что видит и слышит, то крутить бы ему быкам хвосты, а не баранку райкомовской «эмки».

Или взять позапрошлогоднюю историю с секретарской женой… Баба она, конечно, чуть ли ни вдвое старше Петьки, но ведь ей ничего не стоило шепнуть своему мужу что-нибудь такое, и тот, не задумываясь, турнул бы своего шофера куда-нибудь подальше, а так и Петькиного мужского естества не убыло, и развлекся, и должность сохранил, и будет что вспомнить на старости лет. Да мало ли что! В жизни всякий раз приходится шевелить мозгами и десять раз оглянуться даже тогда, когда тебе захочется просто чихнуть.