Георгий Свиридов - Тайна Черной горы

Только к вечеру тишину начали нарушать обычные звуки. Стали мычать недоеные коровы, кричать некормленые свиньи, блеять овцы. Послышались и человеческие голоса – люди начали вылезать из погребов, возвращаться из леса, где они терпеливо пережидали, отсиживались.

Отец, одетый в военную форму, прискакал верхом на лошади. Его сразу и не узнали. Он приехал всего на несколько минут, попрощаться. Женьке было приятно видеть отца военным, и не просто бойцом, а командиром: у него на петлицах алели три кубика. Женька уже знал воинские знаки различия и сразу же с радостью и гордостью определил: его отец – старший лейтенант!

– Живы, мои родные? – спросил отец и, легко спрыгнув с лошади, словно он постоянно разъезжал верхом в седле, а не преподавал в классе, привязал коня к перилам крыльца. – Все целы?

– Как нас обстреливали, пап! – стал рассказывать Женька. – Окна сами выпадали и антоновка стряхивала с себя яблоки!..

Отец, обняв свою Александру, удалился с ней в дом, что-то быстро говоря ей на ухо. Женька только уловил конец фразы:

– Тебе оставаться никак нельзя…

Прощание было коротким. Казалось, что отец уезжает ненадолго, что скоро вернется и все опять пойдет по-прежнему. Женька не отходил от боевого коня.

Отец вскочил в седло. Мать, держась за стремя, проводила его до ворот. Женька шел с другой стороны и тоже держался за стремя. Иринку отец посадил впереди себя на седло. Она пищала от радости и страха. У ворот он передал дочку матери.

– Ну, мои родные, прощайте! – и, хлестнув коня, помчался по улице.

Мать, прижав к себе Иринку, застыла в раскрытых воротах. Женька хотел было припуститься следом, но почему-то замешкался. И вдруг отец круто повернул коня и поскакал обратно. У дома осадил коня, нагнулся, обнял руками сразу обоих, и свою Александру и дочурку, поцеловал их по очереди, потом наклонился к Женьке, обхватил его рукой, прижался слегка колючей щекою:

– Ты теперь один в доме мужчина, – сказал он сыну. – Береги мать и сестру.

– Ладно, па, – ответил Женька, глотнув противный комок, подступивший к горлу. – Постараюсь. Честное пионерское!..

Отец еще раз посмотрел на свой дом, на двор, на свою семью, на свою красивую жену, на детей, посмотрел долгим тоскливым взглядом, как бы стараясь навсегда запечатлеть их в своей памяти, и тихо произнес, как бы спрашивая свою судьбу:

– Увижу ли я вас еще когда-нибудь?.. – и, увидев в глазах жены слезы, сказал строго, почти приказывая: – Не теряй времени! Собирайся!..

И поскакал, не оглядываясь, словно кого-то догонял или опаздывал.

Сыновьям расставаться с отцами легче, чем с матерями. Отцы сдержаннее, суровее. Они уже были солдатами и знают, что обязанность сыновей – становиться на их место в доме, а потом и самим быть солдатами. Женька только долго стоял у ворот и смотрел в даль улицы, туда, куда ускакал отец. Разве мог Женька тогда подумать, не подумать, а даже предположить, что он в последний раз видит своего отца, что они больше никогда не встретятся в жизни? Посмотреть бы ему на отца повнимательнее, чтобы запомнить каждую черточку, каждую морщинку, движение родных глаз, то спокойно-суровых, то задумчиво-нежных и добрых, да губы его, то суровые, то улыбчивые… Разве мог Женька предположить, что именно с этого момента и придется ему, без нужной отцовской поддержки и отцовского слова, пуститься в свой долгий и нелегкий нескончаемый путь – мерить шагами родную землю, прятаться в лесах и болотах, месить осеннюю хлябь и глотать въедливую знойную пыль, мокнуть под дождем и изнывать от жажды, от голода, питаясь одной прошлогодней мерзлой раскисшей в земле картошкой, замерзать в сугробах и греться у костров, утверждая свое нужное на земле существование и высокое человеческое призвание…

Глотая слезы, мать металась по дому, собирая необходимые вещи. Она укладывала в чемоданы белье, вязала в узлы одеяла и зимнюю одежду. Женька и Иринка помогали ей собираться. Торопились, словно боялись опоздать к отходу поезда. Едва стемнело, как к дому подъехала обыкновенная подвода. Где-то неподалеку за лесом глухо ухало, грохотало, стрекотало, словно одновременно запускали строчить несколько швейных машинок. Незнакомый невысокий мужик с темным, почти кирпичным, лицом сказал, что его прислали «за учителкой».

– У нас мало времени-то, – торопил он, помогая укладывать на подводу вещи. – Надоть поспешать.

Женька сидел на мягком узле рядом с Ириной, прижимая к груди свой ученический ранец, набитый учебниками, любимыми книжками-сказками, тетрадками для рисования, акварельными красками и разными радиодеталями от детекторного приемника. Мужик натягивал вожжи, ухал, свистел, нахлестывал кнутом коней, и те, высекая подковами копыт искры из булыжников мостовой, мчались в надвигающуюся темноту ночи, увозили учительскую семью из родного села в тревожную неизвестность.

Линия фронта, прокатившись огненным смерчем, ушла далеко на восток, а здесь, на оккупированной белорусской земле, гитлеровцы наводили «новый порядок». Приказ комендатуры, расклеенный на заборах и столбах, напечатанный на русском и немецком языках, был сух и суров: всем жителям вернуться в свои дома, к месту постоянной прописки, за невыполнение – расстрел.

Александру Львовну предупредили, что в полиции ею заинтересовались и скоро за ней «придут». Не дожидаясь ареста, она скрылась, оставив детей на попечение верных людей. Но и они не смогли их укрыть. Женьку и Иринку грубо посадили на повозку и вернули в родное село под надзор полиции. Их поместили в семье крестьянина, чья дочь сотрудничала с немцами. Расчет у гитлеровцев был прост: мать не оставит своих детей, обязательно появится, а ее тут и схватят…

И сейчас, спустя годы, то пережитое в страхе прошлое нет-нет да и напомнит о себе, воскрешая в памяти суровые картины былой действительности, и как он, Женька Казаковский, страстно верил тогда своим рано повзрослевшим сердцем, что скоро, очень скоро все эти мучения и страхи должны кончиться, что победно придут долгожданные наши, а вместе с ними вернется и отец…

Как бы укрепляя те мальчишеские мысли, однажды в село с гулом и грохотом ворвались два советских танка. Женька обомлел, увидев на башнях знакомые с детства и до боли родные красные звезды. Танки нежданно появились с той стороны, в которую еще недавно уходили отступавшие наши бойцы. Танки прокатили через село, держа путь на запад, в германскую сторону. Женька, вместе с другими мальчишками, радостно возбужденный, помчался вслед за ними по улице, крича до хрипоты в горле:

– Ура-а!.. Наши-и!..

Перепуганные насмерть полицаи и гитлеровцы из комендатуры выпрыгивали в окна и на глазах у сельчан бежали трусливо из села к спасительному лесу. И именно эти моменты крепко врезались в мальчишескую память – бегущие в страхе гитлеровцы. И хотя потом долго обсуждали в селе, что, мол, те танки далеко не уехали, что немцы их подбили до полного уничтожения и танкистов порасстреляли, Женьке трудно верилось в те разговоры, а вернее сказать, вообще даже не верилось. Танкисты живы и наверняка воюют!