Валерий Попов - Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

— Московская школа!

И тут, разумеется, подразумевалась не только средняя школа, которую он закончил столь блистательно, но вообще — Москва! Ну не вся Москва — лишь ее «истеблишмент» (одно из любимейших слов Игорька).

— Московская школа!

И все, даже враги — умолкали. Ну что тут поделаешь — школа такая!

Через высокую арку мы вышли с ним на улицу Горького, пошли по ней вниз, к Кремлю, вдоль огромного дома с красным мраморным цоколем.

— Вот здесь, — Игорек грациозно взмахнул кистью руки, — живут исключительно академики и маршалы! — важничая, Игорек захлестывал нижнюю губу на верхнюю почти до носа и почему-то сгонял к носу глаза.

— Тут с Ганькой Зелинским заходили к нему, — продолжая усиленно гримасничать, говорит он. — Восемь комнат… комнатка для прислуги. В кабинете лежит, как мумия, дед его в черной бархатной шапочке — академик Зелинский… Ну, который противогаз изобрел! — добавил Игорек небрежно.

— А заходили зачем?

— Да задачки решали, Ганьке с экзаменом помогал!

— У меня тоже дед академик! — скромно вставляю я, но он оставляет это мое заявление без внимания. Это меня слегка задевает.

Мы приближаемся к Красной площади, и волнение охватывает меня. Почти ко всему я уже относился иронически, но тут!

— А на похоронах Сталина ты был?

Все уже знали, что творилось на похоронах Сталина: дикое столпотворение, давка, погибло множество народа — Сталин и тут показал свою грозную силу.

— Ну, когда это было! — небрежно говорит Игорек.

— Ну — был?

— Разумеется, был! — произносит он, мучительно морщась (страдая, видимо, от тупости моего вопроса). — Зашел к Миньке Лаврентьеву — ну, сыну посла в США, и прошли через их двор. Там охрана стояла — но нас пропустили.

Вот это да.

— Ну… и какой он? — не без волнения спрашиваю я.

— Да такой… Не производит впечатления… Рябой!

Такую снисходительную оценку внешности вождя всех народов я впервые услышал от Игорька. Да — высоко взлетел мой братан, если даже Сталин у него — рябой! С какими же людьми он общается?

— Я познакомлю тебя с друзьями… но позже! — обозначает он мое место.

Чуть справа поднимался Кремль.

— Красиво! — воскликнул я, но тут же спохватился. Не покажусь ли я слишком наивным?

— Ну, неплохо в целом, — одобрил и он. — …Правда — Фьорованти, чтобы построить Кремль, пришлось наладить производство кирпича, впервые у нас…так что огрехи имеются! — произносит он, снова чуть свысока: мол, Фьорованти, конечно, старался — но он бы, Игорек, все сделал умней.

— А… в Мавзолей не пойдем?

— Сейчас — нет. Для представителей истеблишмента существуют спецэкскурсии.

— Сможешь?

Игорек только усмехается в ответ. Вот она, пресыщенная московская элита!.. Что может быть лучше — иметь в главном городе мира такого человека, как мой брат, пусть и двоюродный, который знает и может все!

В «Парикмахерской № 1» (ну а в какой же еще?) на улице Горького (ну а где же еще?) уличного мастера Игорька (ну а как же иначе?) мы сделали из наших пышных тогда кудрей два ослепительных кока, торчащих вверх и вперед, и пошли по не очень еще многолюдным в те годы московским улицам вдоль красивых витрин, «в поисках мимолетных наслаждений», как чуть вычурно, но абсолютно в его стиле сформулировал Игорек.

Думаю, что Москва в пятидесятые годы была в самом лучшем своем состоянии за советский период. Дома в стиле сталинского реннессанса, впитавшего в себя всю декоративную пышность ушедших эпох, были еще новые, яркие — и когда ты, задрав голову, любовался ими, было ясно, что лучше ничего на свете не может быть. Улицы были чистые, ухоженные, в магазинах сиял мраморный пол, продавщицы ласковые, в крахмальных кокошниках. В магазине «Фрукты» прямо рядом с высокой аркой каждое яблоко было румяно и лежало на отдельной пергаментной гармошке и сладко пахло. На Столешниковом переулке мы зашли, по моей просьбе, в магазин «Российские вина», и там был «запах роскоши» — сладкий и слегка липкий. Там был и разлив, и я предложил им воспользоваться, но Игорек, поморщившись, сказал: «это неэлегантно» — и вопрос был закрыт. И потом, целую нашу жизнь, «это неэлегантно» спасало нас от непродуманных решений.

В начале Неглинки (три ступеньки вверх) уютнейшее кафе «Арарат». Сдвинуть рукой шуршащую бамбуковую занавеску, войти в приятную полумглу, вдохнуть аромат кофе (довольно еще редкого тогда) и рухнуть в негу, на уютнейшую широкую тахту в полукруглой нише с подсвеченным на стене волшебным пейзажем. Да — а… за кулисами шла и другая жизнь, но декорации были такими, и мы, пока еще, жили в них… Потерянный рай! Но пока — он длился.

На следующий день Игорек привел меня в знаменитый «Коктейль-бар» (первый такой в России), где, по словам Игорька, «собираются все наши», и уверенно изображал завсегдатая.

— Славик, умоляю! — высокомерно обращался он к красавцу-бармену. — Сделай мне два моих «Манхеттена», как обычно! Ну ты знаешь!

Славик в некоторой растерянности смотрел на него. Кто такой? С виду — лопоухий школьник, но по тому, как держится, — явно занимает немалую должность. Кто их разберет, этих мальчиков из элитных домов? Такие все могут.

— Но… «Манхеттена»… мы не делаем! — неуверенно отвечал Славик.

Еще бы, в пятидесятые годы — «Манхэттен»! В лучшем случае в меню мог стоять коктейль «Маяк».

— Но прошу, сделай для меня! — гундел Игорек. — Я же знаю, ты можешь!

В конце концов, чтобы отвязаться от опасного подростка, Славик что-то набухал в «хайболлы» из каких-то бутылочек под прилавком, вставил соломинки и артистично пустил их по стеклянной стойке так, что они точно остановились напротив нас. Игорек засосал через соломинку и, чуть помедлив, одобрительно кивнул: «Да — это настоящий „Манхэттен“»! Вспоминая тот вкус, теперь сомневаюсь: а был ли в том «Манхэттене» вообще алкоголь? Впрочем — тогда это было абсолютно неважно!

— К сожалению — это единственное в Москве место такого уровня, — доверительно сообщил мне Игорек.

И мы покидали бар, довольные и даже где-то слегка пресыщенные. Гонор, столь необходимый для жизни, закладывался тогда.

Ивана Сергеевича все эти нововведения, наоборот, бесили, и что его младший сын, пусть и отличник, сделал кок и «катится вниз» по улице Горького, которую некоторые называли тогда «Брод» (чтобы не называть прямо — Бродвеем), — все это выводило Ивана Сергеевича из себя.

И однажды, когда мы завтракали жесткой гречневой кашей, произошел инцидент.

Игорек, в его обычной заносчивой манере, попросил денег у отца — но с неудачной в данной ситуации формулировкой «на наслаждения».

— Ты же знаешь — скоро у меня будет стипендия. Но сейчас — должен же я показать моему брату Москву!