Валерий Попов - Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

При социализме мне бы не дали эту роскошную хату (оказавшуюся, при ближайшем рассмотрении, бедноватой) — не дали бы принципиально, как беспартийному. Но в тот короткий промежуток, в девяностые, беспартийность как раз шла в плюс — хотя советские законы еще действовали (замечательное сочетание, удивительный шанс, промежуток между двух жестоких эпох).

При социализме — я уже сказал, а при капитализме, который стоял на пороге, мне бы эту квартирку дали за миллион долларов, которые вряд ли бы у меня нашлись. А тут — мы с женой Ноной, молодой и красивой, явились к суровому чиновнику, как позже выяснилось, отставному моряку, и он сразу же четко сказал, что поступит по закону, то есть квартиру нам даст. Потом, когда мы с ним обмывали это решение (бутылка «Абсолюта» была единственным «гонораром», клянусь, причем пил на радостях в основном я), отставной каперанг сказал: «Если б ты знал, сколько обормотов — причем из вашей уже, новой власти, пытались, в объезд закона, в эту квартирку въехать!». Я предложил еще сбегать, но он сурово ответил «нет!» — и вытащил свой коньяк. «Обещаю, — торжественно сказал я, — что в этой квартире… будет жить литература!» — «Ну-ну!» Мы чокнулись. И подружились. Не то что бы мы с ним часто пересекались — но с приватизацией он мне помог так же бескорыстно, прописав еще и мою маму… Не в структурах дело — а в людях! И я въехал в этот дом — с его непростой историей и даже с привидениями — старыми и, как оказалось, новыми. Но тогда я лишь ликовал!

Помню, как я, только сгрузив вещи, помчался-полетел по Большой Морской на Дворцовую площадь, вдохнул запах близкой Невы — и оглядевшись, задохнулся от счастья: неужто я буду тут жить? Была ранняя весна, утро — и Александрийский столп со стороны Исаакия — ровно наполовину, по четкой вертикальной черте, был освещен солнцем, изморозь тут растаяла, эта сторона исходила паром — а с другой, зимней стороны, изморозь еще сверкала фиолетовым ледяным огнем, и момент этот, как миг наибольшего счастья в жизни, я запомнил навсегда.

И этот пейзаж не случайно так врезался, в нем был еще и подтекст — Александрийский столп в тот момент показался мне символом моей жизни, с двух сторон. С одной стороны я человек ухватистый, многое ухватил. Но теневая, трагическая сторона присутствует всегда. Стоит лишь мне чего-то получить — как выясняется, что это не победа, а скорее — проблема. И чаще — трагическая. Порой — с оттенком комизма. Когда я стал заместителем председателя Союза писателей (замом по наслаждениям, как сформулировал я сам), мне по должности полагалась машина, которая должна меня доставлять из дома до кабинета… но неожиданно это оказалось проблемой. Выяснилось, что шофер сначала должен заехать за Витькой Максимовым (замом по идеологии), который жил в другом конце города, в Веселом поселке)… а я томился в ожидании, хотя до служебного кабинета моего было рукой подать. Привилегия оказалась бессмысленной!

Всего-то я себя чувствовал крупным аппаратчиком два дня, когда маялся, ожидая машину, — и тут же все кончилось! Победившая демократия смела льготы — точнее, ей никто ничего не стал давать даром — и взлет моей карьеры совпал с эпохою нехватки всего.

Зато я оказался в доме с великой и трагической историей! Четырехэтажный, светло-желтый, как и большинство зданий в парадном Петербурге, он роскошно раскинулся сразу на две элегантнейшие (и, не скрою, самые дорогие) улицы Петербурга — Невский и Большую Морскую. С самого начала его история непростая! Здесь завязалась «роковая двойная дуэль», когда Александр Сергеич Грибоедов привел в этот дом к своему другу Завадовскому знаменитую балерину Истомину («блистательна, полувоздушна», как писал о ней другой Александр Сергеич — Пушкин), и балерина осталась у Завадовского на несколько дней (и ночей). В бешенстве официальный жених Истоминой, красавец-кавалергард Василий Шереметев, продолжатель одного из самых знатных родов России, вызвал Завадовского на дуэль. И как часто бывает на дуэлях, случилась вопиющая несправедливость: абсолютно штатский Завадовский застрелил Шереметева, профессионального военного, причем не сразу убил, а смертельно ранил — так, что обезумевший от боли Шереметев нырял в снегу — «как рыбка», по словам одного из свидетелей. Такое не могло остаться безнаказанным — и секундант Якубович (впоследствии один из декабристов, чья роль в декабрьском восстании загадочна и неодозначна) вызвал Грибоедова на дуэль. Но из-за важных государственных дел (Грибоедов был дипломатом) дуэль сразу состояться не могла. Якубович настиг Грибоедова только на Кавказе, они стрелялись, Якубович прострелил Грибоедову правую руку и злорадно сказал: «Ну вот, теперь хотя бы передергивать не будешь!». По одной из легенд, которые всегда сопровождают великих, Грибоедов не только написал «Горе от ума» и прекрасно играл на рояле (вальс его сочинения знаменит до сих пор), но еще и виртуозно «передергивал» в картах, то есть шельмовал.

Трагическая история этого дома не прерывалась… Назвать его «проклятым» я как-то не берусь, поскольку сам в нем живу. Назову его лучше «сюжетообразующим». Известно, что в этом доме (и даже известно, в какой квартире) находился знаменитый «великосветский» карточный притон, который держал знаменитый шулер Огонь-Огановский. Здесь Пушкин однажды проиграл крупную сумму денег, завел большие долги, но потом отомстил коварному Огонь-Огановскому, написав по пережитым впечатлениям «Пиковую даму» (неплохая вообще-то, месть, все бы так «мстили»). Но репутация дома подтверждалась и дальше.

Почему столько всего «липло» к нему? Может быть, потому, что он стоял так заметно — на пересечении двух самых красивых улиц города? Известно, что на первом этаже был здесь оружейный магазин, в котором секундант Пушкина Данзас купил пистолеты для роковой дуэли. Модный был магазин, и люди высшего света просто обязаны были покупать оружие именно там. Нельзя, что ли, в другом месте купить?! Может, все бы иначе пошло? Но не мог же Данзас, гвардейский офицер, покупать оружие из-под полы на Сенном рынке, как, возможно, сделали бы мы ради экономии — и ни один пистолет бы не выстрелил, к нашему общему счастью! Но тогда требовалось покупать пистолеты для светских дуэлей именно здесь, на углу Невского и Большой Морской. И дом этот опять оказался замешан в трагическую историю. С деревянным ящиком, в котором лежали два пистолета, Данзас встретился с Пушкиным в кафе «Вольф и Беранже», которое находилось и сейчас находится наискосок от нашего дома. Они выпили по стакану лимонада и отправились на Черную речку.

Жил в нашем доме и Мусоргский, находившийся в тот момент уже в очень серьезной стадии алкоголизма (о чем и говорит знаменитый его портрет той поры). Возвращаясь со службы, он непременно и ежедневно заходил в знаменитый тогда трактир «Малоярославец» на Большой Морской, у арки Главного штаба — и напивался, по свидетельству очевидцев, уже не как дворянин, а как простолюдин. Вероятно, потому и нет здесь памятных досок Пушкина, Грибоедова и Мусоргского — поскольку связаны с этим домом не самые прекрасные моменты их жизни. Но несмотря на такую историю — а может, как раз благодаря ей — дом этот страшно притягателен. И не то чтобы я не хотел оказаться в этом «сумасшедшем доме» — я грезил о нем! Как раз нормальный дом, для писателя.