Владислав Бахревский - Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Она вдруг огрела его кобылу плетью. Чуть было из седла не выпал, где ж там – назад посмотреть.

За завтраком Лев, не поднимая глаз от тарелки, сказал брату-гуляке:

– Вчера поздно вечером приехал посыльный от воспитателя. Привез письмо, деньги, благословение матушки… Через час мы уезжаем. Сначала в Лемеши.

Будто ледяная увесистая капля шлепнула в затылок. Прожигая голову, прошла по всему позвоночнику.

«Так окаменевали греки, посмотревшие на горгону Медузу».

Василий сказал себе это, но сам-то серебряной ложечкой добывал из яйца вкусный желток.

Ни о чем уже не думая, собирал он вещи, прощался с гостеприимным немцем и его семейством. Скользил глазами по дому и ни разу не посмотрел на Сейм, где ракита, лодка…

В коляске Василий сразу же задремал, тем более что небо затянуло серым и, видимо, долгим ненастьем. Сыпал мелкий, не летний дождь.

– Всё это она! – сказал Василий, думая о дожде, и проснулся.

– Что ты говоришь? – не понял Лев.

– Приснилось! – И встрепенулся. – А ведь дождь! Значит, и пыли нет!

– Дождь кончился. Солнце за тучками, но впереди чисто! – Лев обнял брата за плечи. – Васенька, ты понимаешь, сколь радостно для нас письмо воспитателя?

Василий отирал ладонями заспанное лицо.

– Чем же?

– Нам велено пожить с неделю в Лемешах, в доме самой Натальи Демьяновны! Нашей прабабушки. Это же не что иное, как признание!

– Чего признание! – не понимал Василий.

– Господи! Ты совсем обалдел, гуляючи ночами! – Голос брата был ласковый, любящий. – У нас нет больше воспитателя, мы обрели отца.

– В письме об этом не сказано.

– Де-факто!

Коляска плюхнулась колесами в дорожную ямку. Седоков обдало пылью.

– Ничего себе! – Василий глаза даже вытаращил. – Как сказала, так и есть! – покосился на брата. – Не обращай на меня внимания. Я все еще не проснулся.

В Лемешах они жили в хате Розумихи. Почитывали за трапезами надпись на матице: «Благословением Бога Отца, поспешанием Сына, содействием Святаго Духа создася дом сей рабы Божией Натальи Розумихи. Року 1711 майя 5 дня».

Лев наслаждался сей надписью.

– Она гордилась своею хатою. Здесь и сон свой видела: солнце, луну и звезды, пришедшие под ее крышу! – В его разумных глазах сияла сумасшедшинка. – Васенька, мыслимо ли сие? Казачка, возведенная в статс-дамы?

Василий тоже все время думал о счастье Розумихи. Замирая сердцем, дотрагивался до побеленных стен, а когда оставался в хате один, ложился на пол, лицом вниз, раскидывая руки и ноги, дабы поболе ухватить. Однажды умудрился-таки достать рукою матицу. Скамью пришлось на стол взгромоздить.

Не одному себе счастье искал…

Они съездили со Львом в Адамовку, отстояли вечерню в церкви Алексеевщины, в усадьбе Розумихи.

Ходили на службу в Трехсвятительскую церковь в Лемешах: тоже прабабушкина молитва.

За день до расставания с родиной удивительной своей прабабушки наведались в Козелец.

И пожалели, что раньше сюда не приехали.

Великое счастье даровано было Розумихе. За обещание Господу и Богородице поделиться собранной под чужими окнами милостыней Бог дал не суму с кусками хлеба, но золото.

Большее из посланного отдала Розумиха Пославшему. Господь не оставил горькую вдову.

Увы! В Михайловской церкви, известной в народе как Юрьевская божница, двери были заколочены. Названа в память князя Юрия Долгорукого, а поставлена еще раньше, во времена правления Святополка Изяславича в 1098 году.

Братья вышли из коляски, поклонились храму, обошли, потрогали древнюю дивную кладку. Здесь била поклоны искренняя сердцем прабабушка Наталья Демьяновна. И вот ведь какая странность! Козелецкий собор Рождества Богородицы Наталья Демьяновна начала строить в 1752 году, а через год молния ударила в Юрьевскую божницу, так ударила, что пришлось закрыть: купол стал ненадежен.

Собор, возведенный попечением прабабушки, – самое сердце Козельца. Колокольня о четыре яруса, храм двухэтажный, с тремя куполами.

Вошли братья в собор – и вот они, палаты Господа Бога. Под куполом само солнце, сыплет золотом лучей. Окна огромные, ибо се – Дом Света. Над окнами, в простенках лепнина рокайля. Да токмо таких раковин не сыскать ни в морях, ни в океанах, и цветов таких на земле со дня Творения не бывало, покуда их в Козельце на стенах храма не взрастил Грицко Стеценко – домашний зодчий Натальи Демьяновны, а также и живописных дел мастер.

Иконостас рос навстречу диковинным украшениям и вырос аж в пять ярусов. Рассмотреть кружево из цветов, вензелей, загогулин, куда-то ведущих и не имеющих конца, – жизни не хватит. А мастерам сработать этакое диво хватило несколько лет.

Братья слышали: основанием Рождественского собора послужил иконостас, подаренный императрицей Елизаветой Петровной Наталье Демьяновне. Его доставили из Италии для Санкт-Петербурга, но удивлял он и удивляет Козелец да редких заезжих в сии малороссийские долы.

На Литургию братья опоздали, но священники отслужили молебен над плитою Натальи Демьяновны, похороненной в соборе.

Обед был устроен в селе Покорщине, в усадьбе прабабушкиной. На обед пожаловали все местные старшины, благочинный, протоиерей, чиновники. Прислуживали лакеи самого Кириллы Григорьевича.

Со стены на правнуков смотрела Наталья Демьяновна. Лицо светлое, в глазах ум и украинская особая печаль. Наряд дорогой, но не петербургский, в своем прабабушка, малоросском. Разве что на груди усыпанный бриллиантами портрет Елизаветы Петровны – награда поболе Андрея Первозванного.

Был на пиру и полковник Драган, муж Веры Григорьевны, младшей дочери Розумихи. Этаким паном смотрел с картины все того же Грицко Стеценко.

Как близкую родню проводили жители Козельца братьев Перовских.

От Розумов было столько доброго местному народу, что беспамятство в большой грех вменили бы себе. О Господи! Сказка – ласка, да с концом…

Уже через неделю Василий купался в Судости. Родной до слез Почеп. Сладко пахнущая степь. Пустынное великолепие дворца. Парк, населенный верными приятелями.

Василий забирался на дуб, лежал на его сучьях, как в детстве… И сердце у него трепетало от обиды: детства уже не было в Почепе… Он все же его искал и потому подолгу сиживал с Диафантом.

Диафант все мудрствовал, и многое бы можно почерпнуть из его рассказов, но Василию запала в душу только одна, совсем коротенькая история.

– Было дело, граф Алексей Кириллович посылал меня в восточные страны, – вспоминал свою минувшую жизнь Диафант. – На реки Тигр, Евфрат. Поискать райских деревьев. Там ведь у Творца рай был. И привели меня дороги в город Ларанду. У них, у арабов-то, все города древнее Киева на тыщу и на две тыщи лет. А эта самая Ларанда знаменита святым мучеником Папой. Жил сей Папа при царе Максимиане. Максимиан истуканам поклонялся, а Папа веровал во Христа. Вот его и обули – супротивника языческой веры – в сапоги. А в сапогах гвозди, и все вовнутрь. В тех сапогах мученика для повторного суда гнали из Ларанды в город Диокесарию, а оттуда в Селевкию Исаврийскую. Я ту дороженьку прошел в сапогах без гвоздей с превеликим трудом. Дюже страна-то знойная. В этой вот Селевкии Исаврийской привязали страдальца к бесплодному дереву и оставили без еды, без воды. Папа помучился да и помер. Но он и самой смертью своей посрамил язычников: то бесплодное дерево расцвело, урожай явило обильнейший! Я то дерево искал… Да ведь полторы тыщи лет с той поры минуло. Не привел Господь, людей знающих не встретил. Там теперь Магомету поклоняются… Но зерен я оттуда привез всяческих. – Диафант глянул на Василия зорко, испытующе. – Притчу про сапоги Папины накрепко себе в голову возьми. Никакие гвозди человеку не помеха Богу послужить. Наградою за многотерпение – плоды сладчайшие.