Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Целуйте мамку, – дрогнувшим голосом сказал Данила, и когда сиротки исполнили, что он просил, то вышел за дверь, оставив царя и детей наедине с покойницей. Иоанн же безмолвно стоял над ней, внимательно разглядывая каждую волосинку в ее бровях, каждую складку на саване. Лишь затем, словно удостоверившись в том, что видит, упал перед ней на колени и заплакал, согнувшись до самого пола…

Вошли Василий и Данила Захарьины, встали позади государя. Он не обернулся, так и стоял на коленях, опустив голову. Василий сказал тихо:

– Государь! Ты в отчаянии, Россия так же, а два изверга торжествуют: добродетельную царицу извели Сильвестр и Адашев, ее враги тайные и чародеи: ибо они без чародейства не могли бы так долго владеть умом твоим!

– Извели! Извели! – повторял, как заклинание, Даниил и нервно целовал хмурых царевичей, не отрывая взгляда от государя. – Сироток без матери оставили! Нет у них теперь роднее нас никого! Только мы защитим их! И тебя, царь-батюшка, оградим от всего! Ты только слово дай!

Никита молчал, глядел на одного брата, затем на другого и не понимал, как можно быть такими бездушными – говорить это при ней ! Ведь она слышит! Нет, никогда не стать ему таким же коварным, как Данила!

Василий же продолжал:

– Все для тебя сделаем, государь! Мы есть рабы твои! Только прикажи, мы кого угодно достанем! Не спрячется Сильвестр в монастыре! Не укроется в Ливонской земле Адашев!

– Ведь она так хотела этого. – Данила подтолкнул царевичей к Никите, а сам бросился к государю, взял его за плечо. – Настя молила меня, дабы я оградил ее от этих псов! Не любила она их! И они ее добродетель ненавидели! Исполнишь ты волю любимой покойной супруги, государь? Она там все видит… И всех нас простит…

Иоанн молчал, затем с тяжелым вздохом поднялся, вытер дрожащими пальцами слезы и снова стал смотреть на покойницу. Василий и Данила переглянулись. Видно было, государь прислушался к ним!

С царицей прощалась вся Москва. Улочки и площади были переполнены плачущей толпой. Толкая друг друга, все стремились как можно ближе пробраться к гробу, началась давка. Стрельцы стояли в несколько рядов, с трудом сдерживая беснующуюся толпу.

– Матерь Анастасия! Молись о нас!

– Молись о нас, святая Анастасия! – кричали наперебой голоса.

За гробом, едва перебирая ногами, шел Иоанн. Его вели под руки братья Юрий и Владимир Старицкий. Он не мог сдержаться, выл, кричал, словно раненый зверь, рвал бороду. Не узнавал люд в нем своего государя – серое, осунувшееся лицо с огромными черными мешками под глазами. Как не стало Анастасии, не спал он, молился и плакал, словно мучил себя каждым часом, проведенным без нее.

Престарелый митрополит, идущий рядом, украдкой вытирал слезы и говорил:

– Государь! Прояви твердость христианина в сей страшный день!

Рядом с государем шла, поддерживаемая сыновьями, убитая горем Ульяна Захарьина, похожая больше на тень свою, чем на себя. Взгляд ее красных от слез глаз ничего, казалось, не выражал, настолько они были пусты. Никита старался подбадривать мать как мог, но она не слышала ни единого его слова, молчала – не могла она дать себе волю и зарыдать при всех. После этого Ульяна Федоровна постриглась в тот же Вознесенский монастырь, взяв себе иноческое имя Анастасия, в память о любимой дочери. И, будучи монахиней, до конца своей долгой жизни приходила в усыпальницу и стояла подле могилы Настеньки. Затянутая в черное, поджав сморщенный беззубый рот, пусто и недвижно глядела поверх белокаменного саркофага выцветшими уставшими глазами, окруженными сетью морщин. Инокиня станет свидетелем еще больших событий правления Иоанна, переживет еще многих родственников своих, и умрет лишь за пять лет до смерти своего царствующего зятя…

Хоронившие первую русскую царицу плакали о ней долго и не ведали, что вместе с ней под могильной плитой был похоронен и великодушный русский царь, каким Иоанн был при ней все эти тринадцать лет.

Наступало иное время…

Не миновало и недели с похорон Анастасии, Иоанн уже вынужден был заняться поиском новой невесты для себя. Теперь он хотел породниться с влиятельным царствующим родом в Европе, чем озадачил весь Посольский приказ. Первой претенденткой на статус русской царицы стала сестра польского короля Екатерина – так Иоанн решил обезопасить себя от войны с Литвой и Польшей (и это помимо того, что юная Екатерина очень понравилась ему внешне). Осталось лишь ждать ответа самого Сигизмунда…

Пока решался вопрос о выборе царской невесты, было объявлено, что состоится суд над опальными Сильвестром и Адашевым. При этом обвиняемые не были приглашены в Москву (Сильвестр уже был отправлен в дальний Кирилло-Белозерский монастырь, Адашев же воевал в Ливонии), и заседание велось без их присутствия.

Иоанн призвал Боярскую думу, основными членами которой тогда были Иван Мстиславский, Василий и Даниил Захарьины, их троюродный брат молодой воевода Иван Яковлев, окольничий Федор Умной-Колычев и два потомка Рюриковичей: Петр Горенский и Андрей Телятевский. Последние двое тоже были родственниками Захарьиных. Все они, находясь в свите царя, сумели завоевать его доверие и возвыситься. Уже вскоре Иоанн именно их включит в регентский совет при своем старшем сыне, малолетнем царевиче Иване. И это означало одно – власть окончательно закрепилась в руках Захарьиных.

Так как опальные обвинялись в чародействе – в одном из самых тяжелых преступлений и грехов, был созван церковный Собор во главе с митрополитом и главными епископами московскими. Был среди них и старец Вассиан, советник покойного князя Василия, тот, с кем виделся семь лет назад государь. Вассиан враждовал с Сильвестром, искренне ненавидел его и был счастлив, когда назначили его одним из судей по делу преступлений Адашева и Сильвестра.

Давно владыку не видели при дворе – занят он всегда делами Церкви и просвещения, и сейчас заметили все, как он постарел! Лицо похудело, борода совсем стала белой, руки, покрытые коричневыми пятнами, била мелкая дрожь. Но он все еще статен и величественен в митрополичьей рясе, все еще крепок голос его и ясен взор.

– А ведь митрополит вместе с Сильвестром и Адашевым в ближайшем совете при государе был, – тихо проговорил Петр Горенский на ухо Ивану Яковлеву, – каково ему сейчас будет судить своих ближайших помощников?

– И не был ли он сам причастен к их злу? – взглянув на Макария, садившегося в богатое кресло, проговорил Яковлев.

– Не будет же государь митрополита судить? Какую власть он над ним имеет? – говорил им Телятевский.

– Время покажет, – отвечал Горенский, не отрывая взгляда от митрополита. Владыка и правда был мрачен – опустив голову, туманно глядел перед собой. Все знали, что дружен он был и с Сильвестром, которому помог создать его легендарный «Домострой», и с Лешкой Адашевым, которого многому научил, а позже часто советовался о делах государства.