Станислав Вторушин - Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– В последнее время мы слышим только плохие новости, – сказала Татьяна. – Одной меньше, одной больше, какая разница?

– Очень большая, Татьяна Николаевна. – Кобылинский прошел в комнату, увлекая ее за собой. – Наш отряд расформировали, из Екатеринбурга прислали нового комиссара.

– Опять этот Екатеринбург, – сказала Татьяна. – Прямо какой-то роковой город.

– Именно так, – ответил Кобылинский.

Они прошли в глубь комнаты, Татьяна села на диван, Кобылинский остался стоять.

– Садитесь, Евгений Степанович, – ласково предложила Татьяна. – В ногах правды нет. Это действительно так.

Он сел. Достал из кармана носовой платок, вытер им лоб. За десять месяцев командования отрядом особого назначения Кобылинский стал близким всем Романовым. Он с неизменным уважением и подчеркнутой почтительностью относился как к Государю и Государыне, так и к их детям и прислуге. К Николаю и Александре Федоровне он обращался только с приставкой «Ваше Величество», детей называл «Ваше Высочество». Не изменил этого отношения и октябрь 1917-го.

Кобылинский разрешил Романовым посещать праздничные церковные службы в храме, не препятствовал их встречам с близкими людьми, в первую очередь с князем Василием Долгоруким и фрейлиной Государыни графиней Анастасией Гендриковой. Долгоруков уехал вместе с Государем в Екатеринбург и в первый же день по приказу Голощекина был расстрелян на местном кладбище. Гендрикова жила в Тобольске и еще не знала, что через два месяца ее ждет та же участь. Она каждый день приходила в губернаторский дом и скрашивала одиночество детям. Сейчас Татьяна думала о том, что перемена охраны обязательно ухудшит их жизнь. Не исключено, что прекратятся и посещения близких.

– Как вы думаете, чем вызвана ваша отставка? – спросила Татьяна.

– Сменой политической власти. Чем же еще? – ответил Кобылинский.

– Неужели они не могли подождать, пока мы не переедем к родителям?

– По всей видимости, не могли, – сказал Кобылинский.

– Но Алексей еще болен, – от неожиданной перемены Татьяна почувствовала неосознанную тревогу. В голове мелькнула мысль о том, что кольцо сжимается. – Ему еще нельзя вставать с постели.

– Я думаю, пока Алексей Николаевич не поправится, вы останетесь здесь.

– У меня такое чувство, что мы останемся здесь навсегда, – сказала Татьяна. – Не в Тобольске конкретно, а в этих огромных сибирских просторах. В них так легко исчезнуть. Никто и не заметит. Я все больше прихожу к мысли, что именно для этого нас и отправили сюда.

– Господь не попустит этого, – сказал Кобылинский.

– Неужели ничего нельзя изменить? – Татьяна опустила глаза. – Ведь папа столько сделал для русского народа.

– Он дал ему свободу, – сказал Кобылинский. – А свобода лишает людей рассудка. Вспомните хотя бы Императора Александра II. Как поступили с ним после того, как он отменил крепостное право?

– Неужели все дело только в свободе?

– Только в ней, Татьяна Николаевна, – решительно заявил Кобылинский, – и ни в чем другом. России всегда нужна железная рука. Без нее страна неуправляема. Мне кажется, что Временное правительство не понимало этого и потому погибло.

– А я думаю, что дело не в свободе, а в том, что сознательно будят в душах людей темные силы. Они прячутся в каждом сердце. В одном меньше, в другом больше. Вы знаете, меня иногда так доведет какой-нибудь человек, что невольно хочется сделать ему гадость. И столько усилий надо, чтобы подавить в себе это нехорошее чувство. А когда грех начинают выдавать за добродетель, многие люди превращаются в зверей. Будто только и ждут этой минуты.

– А представьте себе, Татьяна Николаевна, что все эти люди, начиненные темными силами, еще и фанатики. Такие особенно беспощадны.

– Вы так говорите, что мне становится страшно, – Татьяна посмотрела на Кобылинского, и в ее глазах промелькнула боль.

– Мне тоже становится страшно, – сказал Кобылинский. – Утешаю себя лишь тем, что высшую справедливость устанавливает все же Господь.

Татьяна перекрестилась и снова опустила глаза. Потом спросила:

– Как зовут нового комиссара?

– Родионов, – сказал Кобылинский.

– Когда он появится у нас?

– Возможно, сегодня.

– А куда теперь вы? – спросила Татьяна.

– Не знаю, – сказал Кобылинский. – Но мы с Клавдией Михайловной Биттнер решили связать свою судьбу.

– Вот как? – удивилась Татьяна.

– Она замечательный человек. Вместе нам будет легче перенести это трудное время.

– Вы все-таки счастливый, – Татьяна опустила голову, ее лицо накрыла легкая тень печали. – Теперь это дано изведать далеко не каждому.

Кобылинский пожалел, что сказал о своей предстоящей женитьбе. До него только сейчас дошло, что ни одной из царских дочерей, вероятно, не суждено познать этого счастья. Он не знал, что их ждет в ближайшем будущем, но предчувствие настраивало его на самые печальные мысли. Кобылинский посмотрел на Татьяну – красивую двадцатилетнюю девушку, губ которой еще ни разу не касался мужчина. Да что губ! Она до сих пор ни разу не обменялась ни с одним молодым человеком даже взглядом. Люди ее круга встречаются между собой на балах и званых обедах. А за все долгие четыре года войны не было ни одного бала, ни одной поездки за границу. «Что ждет ее уже завтра?» – подумал Кобылинский, и у него от жалости кольнуло сердце.

– Я думаю, Татьяна Николаевна, что жизнь в конце концов должна устроиться у всех, – сказал он. – Человек появляется на свет для того, чтобы испытать счастье.

– Не утешайте меня, Евгений Степанович, – перебила Татьяна. – Я знаю, что это суждено не всем. Вы уже решили, куда поедете из Тобольска?

– Пока нет. В Петрограде у нас никого нет, да и ехать туда незачем. Родственники остались только в Киеве, а там немцы.

– Но ведь вы не останетесь здесь?

– Нет, конечно.

– Вы еще зайдете проститься?

– Обязательно.

– Пойду предупрежу остальных о новости, которую вы мне сообщили.

Татьяна поднялась, поклонилась Кобылинскому и, подобрав рукой подол длинного платья, направилась в комнату Алексея, где в это время находились ее сестры. Ольга сидела на краю кровати в ногах у Алексея и читала книгу Даниэля Дефо о приключениях молодого матроса на необитаемом острове, Анастасия занималась ручным шитьем. После отъезда родителей всю заботу об Алексее и сестрах взяла на себя Татьяна, хотя она и была младше Ольги. Та ничего не имела против, потому что заниматься хозяйством и отдавать распоряжения ей никогда не нравилось. Она больше любила читать, писать письма или записывать что-то в свой дневник. Увидев Татьяну, Ольга замолчала и подняла голову.

– Евгения Степановича Кобылинского уволили, – сказала Татьяна, – а его отряд распустили. Теперь над нами будут распоряжаться екатеринбургские комиссары. Господи, как это горько.