Сергей Коняшин - Последний рубеж

Повисла долгая пауза.

– А теперь собственно то, ради чего я вас вызвал… – сказал Руофф. – Давайте сделаем так. Начиная с сегодняшнего дня вы сдаёте фактическое управление 73-й дивизией другому человеку. Формально продолжите командовать ею до конца года, а затем я назначу вас своим адъютантом. Выждем время, чтобы не порождать в спешке ненужных слухов. Пусть для остальных последние инциденты и ваше переназначение будут никак не связанными событиями!

– Если честно, господин генерал-полковник, это ваше предложение мало чем отличается от предыдущего. Я до сих пор жалею, что согласился тогда, потому что всё время терплю насмешки со стороны некоторых коллег. Боюсь, на сей раз ни моя офицерская честь, ни моё человеческое достоинство не позволят принять это.

– Мне глубоко плевать на ваши честь и достоинство, Шэффер, – жёстко процедил Руофф, – потому что они не повязываются на мою шею на ленте красного цвета с белой и черной полосами по краям и не открывают мне двери в высшее военное сословие Германии. Не думаете, что иметь немного расторопности было бы для вас полезнее чести и достоинства? В общем, либо вы подчинитесь моей воле, либо я спрошу с вас за всё по самым жёстким законам военного времени. И уж поверьте, если мне не придётся играть роль командующего образцово-показательной армией, мои руки в отношении таких безответственных разгильдяев, как вы, будут развязаны настолько, что и ваша мечта тоже может не осуществиться. Я достаточно ясно выражаюсь?

– Предельно ясно, господин генерал-полковник! Сделаю всё, как вы хотите!

– И, наконец, самое важное. Вы уничтожите любые документы, свидетельствующие о гибели роты и пропаже карты. Сожгите и вымарайте из журналов всё, что хоть косвенно указывает на эти происшествия. Ничто не должно выдать нас. Потом, во время очередного наступления, спишем на боевые потери.

– Позвольте уточнить, господин генерал-полковник… – растерянно начал Шэффер. – Каким образом я могу отдать приказ о передислокации другого подразделения на то место, если не будет никаких документов, подтверждающих отсутствие там прежнего?

– Не надо ничего передислоцировать, оберст! Пусть и по письменным документам, и по факту всё остаётся на своих местах! Или больше не остаётся благодаря вашей безалаберности.

– Это была рота противодесантной обороны, господин генерал-полковник. Она держала достаточно крупный отрезок береговой линии в районе посёлка Станичка. Вы предлагаете оставить его открытым?

– Почему нет? – удивился командующий. – Берег в этом районе пологий и плоский, неплохо просматривается со всех сторон, естественных укрытий не имеет. Десантироваться на него, если, конечно, не знать, что он не защищён, – полное безумие. Русские генералы и адмиралы всё-таки не настолько безграмотны, чтобы решиться на такое. Поэтому неразглашение сведений о наших проблемах в этом месте, – пожалуй, даже более эффективное средство противодесантной обороны, чем сборище сонных ротозеев, позволивших спалить себя заживо. К тому же, если русские что-то задумают, я узнаю об этом немедленно. Мой агент работает очень хорошо. У нас будет достаточно времени отреагировать.

– Понял вас, господин генерал-полковник. Но как мне рассылать похоронки? Мы же не можем не известить родственников?

– Никто не собирается скрывать эти потери вечно, Шэффер. Сначала – Рыцарский крест, потом – всё остальное. Поверьте, осталось недолго.

В дверь постучали.

– Войдите! – громко сказал Руофф.

В кабинет вошёл невысокий пожилой доктор в белом халате с толстой кожаной сумкой под мышкой.

– Похоже, мы с вами всё обсудили, оберст? – повышая интонацию, заключил командующий, закатывая левый рукав.

– Разрешите идти, господин генерал-полковник? – спросил Шэффер, пропуская мимо себя доктора.

– Конечно. Не задерживаю! – сказал Руофф, освобождая от канцелярских принадлежностей край стола, на который врач положил сумку и начал извлекать медицинские инструменты.

– Только захватите с собой вот это… – словно спохватившись напоследок, добавил генерал-полковник, доставая из ящика стола потёртую кожаную папку с крупной, рельефно выдавленной свастикой в лапах орла на обложке и протягивая её оберсту. – Здесь последние сообщения от нашего русского друга. Раз уж вы теперь без пяти минут мой новый адъютант, попрошу вас передать их в штаб армии. Пусть проанализируют и представят мне свои соображения к завтрашнему вечеру!

– Мне самому организовать их перевод с русского языка или это сделают в штабе, господин генерал-полковник? – спросил Шэффер, с лёгкой неприязнью наблюдая, как доктор перетягивает жгутом руку командующего и готовит иглу.

– В этом нет необходимости… – снисходительно улыбнулся Руофф. – Он говорит и пишет по-немецки лучше нас с вами.

Словно не доверяя его словам, оберст несмело приоткрыл папку и быстро пробежал глазами по аккуратно вложенным в неё бумагам. Сжав от удивления губы, он попрощался с командующим коротким наклоном головы и, небрежно набросив на затылок фуражку, вышел из кабинета.

Тусклая темнота пасмурного осеннего вечера быстро вползала в Геленджик. Косматое нежаркое солнце обессиленно проваливалось из холодной синевы неба в почерневшее море. Сквозь грязное окно каморки, наскоро приделанной к стене судоремонтного цеха, Новицкий видел, как, будто ввинченный в низкие тучи, мутно-алый диск воспалённо мерцал сквозь них, становясь то тусклее, то ярче, в клубящейся мгле, просвечивая её рассеянными лучами. Красные полосы стремительно догорающего заката слоились в прорехах фиолетовых облаков. Пенистые волны возбуждённо накатывали на галечный берег и с тонким хрустом тёрли друг о друга остывшие камни.

Смертельно устав за долгий рабочий день, Андрей безразлично потягивал из помятой жестяной кружки кипяток и, не отрывая взгляда, смотрел на запад. Залитая латунным светом поверхность воды упруго выгибалась под холодным солнцем длинными угловатыми буграми. Отсюда не был виден Новороссийск, но он знал, что его город лежит сразу за этими золотистыми россыпями октябрьского леса, густо покрывавшими нависающие над Геленджиком горы.

Новицкий не отрываясь смотрел на алые клочковатые перья тающих вечерних облаков – такие же, наверное, таяли сейчас и над Станичкой, над тем домом, где больше года назад он простился с Полиной…

Лёгкий дождь набегающими порывами шелестел по металлической крыше, стучал по мутному, в кривых петляющих потёках оконцу. Было видно, как на берегу моря одиноко дрожали тонкие ветки полуголых влажных кустов и напористый ветер настырно рябил быстро разраставшиеся лужи, в которых мокли мелкие кизиловые листья.