Сергей Коняшин - Последний рубеж

– Не совсем так! – грубо перебил его следователь НКВД, сидевший по правую руку от Бурова. – Оставшиеся две торпеды, собранные старшим механиком Капустиным, ни подобных этим, ни каких-либо других дефектов не имеют. Они полностью отвечают всем требованиям, предъявляемым к продукции такого типа, и взрываются вовремя, то есть в момент удара о препятствие. К настоящему времени это уже доказано опытным путём. Что же касается временной отсрочки взрыва, обусловленной преднамеренной деформацией инерционных ударников, испорченных Новицким, то её – и это тоже уже доказано технической комиссией – оказывается вполне достаточно для того, чтобы, ударившись о борт, торпеда утонула и сработала на безопасной для корабля глубине. Думаю, из опытных моряков никто не будет спорить с тем, что лучше уж вовсе не иметь в бою никаких торпед, чем иметь такие, которые создают иллюзию оружия, а на деле не представляют для противника никакой опасности. Так что факт предательства налицо.

– Призываю не спешить с прямыми обвинениями, товарищи! – обращаясь в первую очередь к сотрудникам НКВД, произнёс Холостяков. – Факты, конечно, говорят о многом, но заслуг Новицкого тоже никто не отменял. Не думаю, что здесь что-то серьёзнее банальной ошибки. Он смелый боец и исполнительный солдат, командиры доверяют ему как себе.

Буров глубоко и напряжённо вздохнул, уголки его губ нервно задёргались.

– А те русские моряки, которые неизбежно погибли бы, ввязавшись в бой против фашистов с этими торпедами, тоже должны ему доверять как себе, каперанг?! – возбуждённо раздувая крылья хрящеватого носа, вскричал Буров. – Или мои люди, которым в ближайшие сутки предстоит перевернуть с ног на голову десятки кораблей, проверяя и изымая бракованные торпеды, тоже должны ему доверять? Вас-то самого, доверчивый вы наш, не насторожило, что человек, который мог бы ни черта не делать и ещё несколько недель валяться в госпитале вдали от фронта, вдруг по собственному желанию, с незажившими ранами на руках и ногах напрашивается вкалывать с утра до вечера в судоремонтном цехе?

– Стахановец, мать его! – раздался из угла чей-то сдавленный смешок.

– Молчать! – брызгая слюной, рявкнул в ту сторону Буров.

– Не повышайте голос в моём кабинете, товарищ полковник! – простуженным, но твёрдым начальственным баритоном остановил его Холостяков. – Вы, похоже, совсем с ума сошли в погоне за шпионами, что хватаете всех подряд по любому поводу… – с грустной усмешкой добавил Георгий Никитич. – Посмотрите на него, – каперанг показал рукой на Новицкого. – Что, по-вашему, этот слесарь может сотрудничать с немцами? Да он ни слова по-немецки не знает.

В кабинете повисла недолгая пауза. На мгновение стало слышно, как дождь шелестит по стёклам, скатываясь обильными неровными струями.

– Вы всерьёз хотите поговорить об этом, каперанг? – словно вдавливая в напряжённый воздух каждое слово, негромко процедил Буров, исподлобья глядя на Холостякова. – Ну что ж, тогда ответьте мне на один вопрос. У разведчика Мэри, заброшенного вами к немцам в тыл в Новороссийск три недели назад, был с собой белый конверт?

Георгий Никитич застыл в своём кресле, как пригвождённый.

– Допустим… – осторожно ответил он.

– И что же в нём было? – поинтересовался Буров.

– Там было письмо, подтверждающее легенду нашего разведчика. Якобы из плена его родственникам в Германии… – объяснил Холостяков.

– Надо полагать, на немецком языке? – задал вопрос полковник.

– Конечно.

– Вы видели, как Мэри писал его? – спросил Буров.

– К сожалению, нет. Это была инициатива Энделя в самый последний момент. Мне она показалась разумной, и я разрешил ему оставить его.

– То есть вы видели письмо на немецком языке, каперанг? – не унимался Буров.

– Даже если и так, товарищ полковник, чего вы от меня добиваетесь? Я в любом случае не знаю ни одного языка, кроме русского. Прочитай я его хоть сто раз, не пойму ни слова.

– Я спрашиваю не о том. Подтвердите, пожалуйста, что вы увидели своими глазами, что письмо написано на немецком языке, и, не понимая содержания, разрешили разведчику Мэри взять его с собой в оккупированный фашистами Новороссийск.

– Подтверждаю… – не придав большого значения этой детали, согласился Холостяков и, изумлённо покосившись на следователя НКВД, начавшего неожиданно быстро записывать что-то в большой блокнот, спросил:

– А что вы так привязались к этому письму, товарищ полковник? Какое оно имеет отношение к данному разговору? Откуда вообще, кстати, узнали о нём?

– Не в наших правилах раскрывать свои источники, – скривился в коварной усмешке Буров, расстёгивая потёртый кожаный портфель и вынимая из него стопку подшитых документов, – но для вас я, пожалуй, сделаю исключение. Вот здесь, – он передал папку каперангу через сидевших между ними офицеров, – показания старшего механика Капустина, напарника Новицкого, которые он дал, добровольно явившись ко мне через день после отправки вашего разведчика к немцам. Ох, если бы все были такими же бдительными, как Капустин! – с наигранной мечтательностью патетически воскликнул особист, всплёскивая руками.

Георгий Никитич не заметил его энергичной жестикуляции, так как сразу, едва получив документы, впился в них глазами и начал внимательно читать.

– В тот день, – громко продолжил Буров для остальных, – пришедший в цех Капустин заметил, что Новицкий находится в помещении не один. Он это понял по голосам, раздававшимся за дверью цеха. Поскольку характер беседы свидетельствовал о том, что сержант прощался с очень близким другом, уходившим на боевое задание, Капустин с присущими ему тактом и сознательностью не стал входить, а остался дожидаться снаружи.

– Греть уши из-за угла – не показатель большого такта, товарищ полковник!.. – раздражённо огрызнулся Холостяков, не отрывая глаз от бумаг.

– Тем не менее, – настойчиво перебил его Буров, – через приоткрытую дверь он увидел, как в конце их разговора Новицкий передал Мэри небольшой белый конверт. Как мы все теперь понимаем, это был тот самый, который затем с вашего разрешения тот взял с собой в Новороссийск. Что за информация была в нём? Отчёт о совершённой диверсии? Сведения о количестве повреждённых снарядов?..

– Постойте! – громко выкрикнул со своего места Андрей, привлекая к себе удивлённые взгляды сидящих во всех концах кабинета. – Разрешите мне всё объяснить. Это я виноват. Каперанг предупреждал меня, но я ослушался и попросил Мэри взять с собой в Новороссийск письмо для моей подруги. Я, конечно, дурак, мне очень стыдно, я заслуживаю жестокого наказания, но я не предатель, товарищ полковник! Это было просто письмо девушке. Ничего секретного. Простите меня, пожалуйста! – закончил он упавшим голосом и виновато посмотрел на Холостякова.