Сергей Коняшин - Последний рубеж

Мэри медленно, с трудом превозмогая боль и головокружение, поднялся с кровати и стал натягивать на себя ещё влажную немецкую форму. Едва он переступил порог, несколько человек скрутили ему руки и защёлкнули на запястьях наручники.

– Это точно лишнее, – попытался слабо возразить Эндель, – я же объясняю…

– Там будешь объяснять! – рявкнул один из конвоиров и, резко толкнув его стволом автомата в спину, прикрикнул. – Давай пошёл, гнида, пока не пристрелил!

Пустынные улицы заливала тишина вечерних сумерек. В тёмно-лиловом небе за рассеивающимися тучами скатывалось к горизонту ослабевшее солнце. Из последних сил пронизывая уже плотно наброшенное на округу сумрачное покрывало, оно отсвечивало на бескрайней поверхности моря тускло блестевшим серебром. Прохладный воздух, тянувшийся вдоль берега напористым потоком, как ледяная вода, обтекал измождённое тело Мэри, которого вновь начало знобить.

Его привели к незнакомому серому, ничем не примечательному зданию и грубо втолкнули в просторный, более чем добротно обставленный для военного времени кабинет. За широким дубовым столом, устало развалившись в высоком кожаном кресле, сидел пожилой полковник. Он внимательно изучал разложенные перед ним документы и, казалось, не обратил никакого внимания, что к нему, широко распахнув двери, вошли несколько человек.

– Задержанный немецкий разведчик по вашему приказанию доставлен! – бойко отчеканил разбудивший Энделя боец, небрежно поднося ладонь к козырьку фуражки.

Полковник сделал в бумагах последние пометки остро отточенным карандашом и, деловито сдвинув их в сторону, жестом приказал посадить арестованного. Конвойные поставили возле стола непонятно откуда возникший стул и бесцеремонно вдавили в него обессилевшего Мэри, который не слишком расторопно, по их мнению, исполнял команды.

– Моя фамилия Буров… – неспешно начал полковник, доставая из ящика стола толстую замшевую папку. – А вы, надо полагать, Эндель Мэри из почти полностью уничтоженного по глупости Холостякова триста пятого батальона?

Задав вопрос, он улыбнулся, но Эндель, глядя на его равнодушное лицо, понял, что это была не настоящая улыбка – просто приоткрытый рот с растянутыми в стороны губами, оскалившими мелкие зубы.

– Так точно! – ответил Мэри. – Но здесь какая-то ошибка, товарищ полковник. Меня арестовали…

– Это мы сейчас выясним… – холодно прервал Буров. – Я с самого начала наблюдаю за твоими похождениями, боец, и, боюсь, тебе придётся очень хорошо потрудиться, чтобы я поверил в ошибку.

– Что за ерунда, чёрт возьми?! – изумился Эндель. – Мне было дано задание, и я его выполнял. Отпустите меня, я не шпион!

Мэри быстро вскочил со стула, но приблизиться к столу не успел – в глазах калейдоскопом сверкнули тысячи разноцветных искр, и он не сразу понял, что его ударил и сбил с ног один из стоявших рядом конвойных.

– Ах, вы ж твари! – прохрипел Эндель, с трудом встав на колени и вытирая рукавом кровь с рассечённой губы. – Вы бы лучше так фрицев на Балке Адамовича били, как меня здесь…

Ещё один свинцовый удар в голову опрокинул его на пол, и несколько человек в тяжёлых твёрдых сапогах начали топтать и пинать его. Закончив избиение, энкаведешники подхватили Мэри за подмышки и швырнули обратно на стул. В ту же секунду Буров резко поднялся со своего кресла и развернул большую настольную лампу. Яркий режущий свет полоснул Энделя по глазам. Ослеплённый на несколько секунд, он зажмурился и почти над самым ухом услышал раздражённый хриплый, словно харкающий жёлчью, громкий шёпот:

– Из этого кабинета живыми выходят только те, кто выполняет мои приказы и отвечает на мои вопросы. Тебя ещё не расстреляли лишь потому, что мне стало интересно, откуда ты взял вот это…

Мэри разомкнул глаза и увидел, что Буров трясёт перед ним немецкой военной картой.

– Я отнял её у одного из убитых мной фашистов в госпитале, куда меня привезли после того, как подобрали в горах… – как можно спокойнее ответил Эндель.

– То есть ты с огнестрелами, которые тебе наставили здесь по указанию Холостякова, убил нескольких фашистов в госпитале, где у тебя, надо полагать, вряд ли даже было оружие, и забрал у них подробнейшую секретную карту?

Избивавшие Мэри конвоиры громко засмеялись.

– А потом что? – продолжил Буров, не убирая светившую прямо в лицо Энделя лампу. – Уйдя от преследования, но будучи ещё несколько раз ранен, несмотря на ледяную воду, ты переплыл всю Цемесскую бухту, от берега до берега кишащую немецкими катерами?

– Да! – твёрдо ответил Мэри.

– Довольно этого бреда! – остервенело рявкнул Буров. – Значит, так. Ты мне сейчас же расскажешь, с кем встречался, как они на тебя вышли, кто твои информаторы, какие сведения ты им передал, что за дезинформацию приволок сюда в этой вонючей карте, каким образом…

Дверь кабинета, тихо скрипнув, открылась. Внезапно возникший сквозняк забросил в приоткрытую форточку несколько осенних листьев, сорвавшихся с ветки дерева, растущего за окном, и они плавно опустились на пол и край стола.

– Разрешите доложить, товарищ полковник?! – молодцевато отрапортовал вошедший. – Личность диверсанта из судоремонтных цехов установлена. Все бракованные торпеды собирал сержант морской пехоты Андрей Новицкий.

– Найти и арестовать! – гневно приказал Буров. – Подайте машину! Поедем разбираться к Холостякову. Новицкого этого приведите туда же!

И, повернувшись к Мэри, добавил:

– А с тобой мы ещё продолжим, герой недобитый, мать твою! Увести его! – крикнул он напоследок конвойным.

– Обратно в лазарет? – спросил один из них.

Зачем? – удивился Буров. – Он же не при смерти. Бросьте его в камеру!

В кутузке Эндель почти сразу же заснул на узких жёстких нарах, даже не сняв влажного фашистского кителя. Конечно, всё произошедшее вызывало у него острую тревогу. Но что он мог сделать? Честно выполнив свой долг, Мэри точно знал, что может ответить за каждый шаг.

Он лежал на спине на чём-то сыром и твёрдом, чувствовал, как невыносимо болят плохо перебинтованные раны и впитавшийся в тело колючий холод студёного октябрьского моря до сих пор ломит кости. В сознании мучительно ворочались последние воспоминания, и Эндель не смел разомкнуть глаз, предпочитая реальности мрак ночи.

Через какое-то время ему стало казаться, что в ноздри забивается терпко-солоноватый запах крови и всё ближе слышатся крысиный писк и шорох маленьких когтистых лап по каменному полу. Неожиданно пальцы на правой руке пронзила обжигающая боль, но от внезапно сдавившей горло судороги он даже не смог закричать. Мэри вскочил, испуганно озираясь по сторонам. Краем глаза увидел, как по скользкому полу в мертвящую, плотно сомкнувшуюся вокруг него темноту разбежались несколько огромных жирных крыс. Из его прокусанных пальцев лилась кровь.