Сергей Коняшин - Последний рубеж

В красноватых от бессонницы глазах Георгия Никитича бешено блеснула ярость. Он впился в Новицкого суровым пронзительным взглядом, и тот почувствовал, как стальной отсвет зрачков каперанга почти физически обжигает ему лицо. Андрей отвёл глаза, и его потухший взор остановился на едва тлеющих углях за закопчённой задвижкой печки-буржуйки в углу кабинета.

– И давно вы переписываетесь со своей подругой на немецком языке? – небрежно прервал повисшую в кабинете тишину занудный голос Бурова.

– Бросьте, товарищ полковник! – взвинченно одёрнул его Холостяков. – Значит, письмо было на русском языке. Что вам ещё непонятно? Двое молодых дураков по глупости ослушались меня, и я даю вам слово, что оба сполна ответят за это по всем законам военного времени. Оставьте его мне! – резко показал каперанг рукой в сторону Новицкого. – И продолжайте заниматься своими делами. Всем очевидно, что это не вопрос энкавэдэ.

– Тогда у нас появляется другой вопрос. Но уже к вам… – откашлявшись, ядовитым голосом заговорил Буров, и в синих его глазах, устремлённых на собеседника, затвердел ледяной блеск. – Зачем вы обманули меня, сказав, что проверили конверт, который Мэри взял в Новороссийск? Мой человек подробно записал, что вы своими глазами…

– Обстановка развивалась стремительно, – покрываясь багровыми пятнами, огрызнулся Холостяков. – Не было времени проверять!

– Значит, мы можем исправить в наших записях, что, направляя разведчика в тыл противника, вы не поинтересовались, какие документы он берёт с собой, и не потрудились изучить их содержание? При таком подходе из вашего штаба можно вынести всё что угодно.

– Нет… – утомлённо выдохнул загнанный в ловушку каперанг и, посмотрев на улыбающихся особистов ничего не выражающим, пустым взглядом, добавил:

– Оставьте как есть. Я проверил все документы.

– Как скажете, Георгий Никитич… – любезно кивнул Буров и, натужно кряхтя, поднялся из-за стола. – Спасибо за сотрудничество. Вопросов больше нет. Нам пора.

Поспешно запихивая большой блокнот в планшетный портфель, вслед за ним поднялся следователь.

– Ах да, совсем вылетело из головы… – не очень старательно изображая забывчивость и деланно хлопая себя ладонью по лбу, продолжил особист. – Разрешите проинформировать, что ваш – или не только ваш, следствие покажет – разведчик Эндель Мэри арестован несколько часов назад моими людьми.

– Что? – изумился Холостяков, будто ошпаренный, подскакивая с резко отшатнувшегося назад кресла. – Как арестован? На каком основании?

– Отряд противодесантной обороны нашёл его на берегу моря у подножия горы Пенай в районе Кабардинки. Он утверждает, что якобы добыл секретную карту, убив двоих немецких офицеров, а затем, спасаясь от преследования, бросился в море и переплыл всю Цемесскую бухту с запада на восток. И всё это с двумя огнестрельными ранениями. В общем, даже смешно повторять такие небылицы, каперанг.

– Почему вы ему не верите? Сильно он ранен? – встревожился Георгий Никитич.

– Пара косметических – чисто для отвода глаз – царапин на руке и ноге, к которым, как мы знаем, Мэри не привыкать. Якобы ему стреляли вслед, когда он бросился в воду. К тому же за час до его обнаружения в двухстах метрах от берега в том месте прошёл немецкий катер. Ну а вскрывшиеся только что факты красноречивее всего остального подтверждают мои самые печальные подозрения. Я должен серьёзно поработать с обоими вашими бойцами, каперанг. Не буду скрывать, скорее всего, их ждёт весьма незавидная доля.

– Уверен, что они оба ни в чём не виноваты, и искренне надеюсь, что ваши подозрения не оправдаются! – твёрдо ответил Холостяков.

Буров сухо кивнул головой и, пропустив вперёд конвоиров, вытолкавших Новицкого из кабинета, быстро вышел вслед за ними в сопровождении своих людей в длинных кожаных плащах, туго затянутых ремнями.

Через непроницаемо сгустившуюся прохладу октябрьской ночи продолжали сыпаться последние серебристые капли. Слабеющий дождь еле слышно шуршал в тускло блестевших под выщербленной луной кустах, и невидимое в ночной черноте море свинцово шумело в неразличимой дали тихо плещущим прибоем.

Андрея втолкнули в маленькую сырую камеру и с грохотом захлопнули дверь…

Мэри почувствовал, что проснулся, но ещё не открыл заплывшие от недавних побоев глаза. Накануне обессилевший и уставший, с кровоточащими ранениями, которые нестерпимо жгло от солёной воды, с трудом увернувшийся в открытом море от нескольких пересёкших его путь немецких катеров, он всё же доплыл до казавшегося недостижимым восточного берега Цемесской бухты и, рыдая от счастья, выполз на холодные камни.

Что было дальше, Эндель не помнил – похоже, надолго потерял сознание. Очнулся лишь в помещении, куда его на носилках принёс отряд противодесантной обороны, наткнувшийся на лежащее на окровавленной гальке тело, подававшее слабые признаки жизни.

Первое, что он увидел, придя в сознание, лёжа на узкой кровати, была брошенная на стул немецкая форма. В ней Мэри добрался до берега. Обстановку комнаты, смутные очертания которой еле проступали в полумраке, разобрать было сложно – крошечная, тускло мерцающая лампочка на потолке не справлялась с тьмой, сгустившейся по углам. Сквозь небольшое оконце с заваренными крест-накрест толстыми прутьями брезжило красное, как кровь, закатное солнце. Его багровый свет, преломляясь в мозаике забрызганных дождевой водой грязных стёкол, разбрасывал по узкому подоконнику причудливые тени.

«Всё-таки выжил! – с облегчением выдохнул Эндель. – Добрался до своих. Что может быть лучше?» И, убаюкиваемый сладкими мыслями, он вновь начал погружаться в приятную полудрёму, ощущая, как затихают озноб и боль в ранах…

Уснуть, однако, не удалось. Толстая железная дверь, громко лязгнув тяжёлым металлическим замком, медленно открылась с отвратительным режущим звуком ржавых петель. В ярком потоке света, хлынувшем из коридора, Мэри увидел несколько крупных теней. Кто-то, гулко стуча сапогами по дребезжащему полу, вошёл в комнату. Эндель сразу распознал форму НКВД, плотно обтягивающую рослую плечистую фигуру.

– Эй, фриц, или как там тебя? – небрежно, как будто насмехаясь, заговорил вошедший, пристально всматриваясь в глубь помещения и, видимо, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. – Шнель, как говорится, хенде хох. Живой ты тут ещё?

– Живой! – обрадованно воскликнул Мэри. – Я не немец. Меня послали в Новороссийск на разведку…

– А-а, по-русски, значит, говоришь… – оборвал Энделя солдат, похоже, совсем не обратив внимания на его слова. – Проснулся уже? Идти можешь? С тобой побеседовать хотят. Собирайся!