Алив Чепанов - Ты с кем, брат? Серия «Русская доля»

В то время как Михаил Иванович, будучи первым косарем, еще раз обдумывал возложенную на него почётную миссию и определял какой темп лучше взять в первом заходе, все косари выстроились в ряд и сосредоточились, как будто бы перед ними стояла не трава, а неприятельская рать. Принято было чтобы косари не растягивались, косарь от косаря далеко не отставал. Косари должны были идти ровно, чтобы никому пятки «не подрезать», а это опять-таки зависело от ведущего – первого косаря.

Когда молодой и сильный парень, срезав не одну кочку, и тем самым затупив косу, горячился и отставал, над ним начинали насмехаться девицы и молодухи:

– Что это за мужчина? От старика отстает. С ним с голоду умрешь, а не то что…

А ведь мало ли что может случиться. Чуть загляделся и зацепил косой за землю. Нет, одной силой здесь не возьмешь. Первая коса размахиваясь сохраняет ширину ряда, направление и умеренную скорость. Всё это теперь зависело от Михаила Ивановича.

Прошел благополучно полдень, солнце вдоволь натешилось над косарями и слегка прикрылось сизым облачком, трава подсохла, косить стало трудней. Наступало время отдыха, что опять зависело от первого косаря. Принесшие на сенокос обед, обычно подростки или жены, ждали под ракитами. Там же суетился трактирщик Степан Матвеев – зажиточный ушлый мужик из Западной слободы. Видать было, что хочет купить сено. Принято было продавать сено с одной делянке, самое худшее, которое неприятно бы было получить кому-либо при жеребьевке. Сено продавалось за водку, которая распивалась там же за обедом всем обществом. Обычно водку выпивали мужчины, поочередно подходя к ведерку и черпая из него чашкой или кружкой. Женщинам выпивать не возбранялось, но ни одна из них даже не могла и подумать об этом, не положено. Женщины довольствовались тем, что мужчины выпив, становились веселей и общительней.

Так вот и Андрей, младший сын Михаила Ивановича, впервые участвующий на общественном сенокосе, с непривычки хлебнул целую чашку противной на вкус водки. Парень сразу же покраснел, закашлялся и вскоре заметно повеселел. Тут он заметил отошедшую в сторону девушку Полю, которая постоянно крутилась где-то возле него, подошел к ней и на глазах всего народа сунул ей за пазуху лягушонка, так традиционно подшучивали парни над девчатами. Полина была девушка на выданье, невысокая блондинка, с тонким вздернутым носиком, слегка припудренном мелкими веснушками и с синими искрящимися глазками-пуговками. Она так звонко и искренне взвизгнула, и одновременно обожгла Андрея взглядом, от которого ему уже не было спасенья…

…Недолго думая к осени сыграли свадьбу, а на следующий год у них родился сынок, назвали его в честь деда – Ваня.

Ване не было и двух лет и мать еще продолжала кормить его грудью, когда его отца Андрея вместе с братом Виктором забрали в солдаты. Проводы отмечались очень ярко. Ваня в последствии, когда ему было уже пять лет, был уверен, что хорошо помнил проводы отца. Он всегда вмешивался в разговор старших, когда они вспоминали сцену проводов. Мать его всегда останавливала:

– Ты-то чего вмешиваешься, ведь ничего не помнишь, а только от кого-то наслушался.

– Нет, помню! – уверял Ваня. – И никто мне не рассказывал.

– Это мы сейчас проверим, – спокойно говорила мама. – Ну-ка, рассказывай, что помнишь?

И Ваня, делая загадочный вид фокусника, как-будто он напрягает память, после наигранной паузы, рассказывал:

– Я тогда лежал в чулане и как обычно смотрел как бабушка вертелась около печи. Она шуровала кочергой несгоревшую солому и вдруг, ничего не сказав, ушла от печки. Я услышал оживленный разговор деда, бабки, тебя мама с отцом и ещё каких-то незнакомых людей, доносившийся из-за перегородки. Мне захотелось увидеть всех кто разговаривает, но как я не пытался повернуть голову, увидеть так ничего и не смог. Тогда я заплакал. Мне было обидно, что про меня все забыли и со мной никто не занимается. Вскоре подошла ты, мама, приласкала и поцеловала меня. От этого я успокоился и притих, мне стало как-то легко и весело, но ты, сунув мне в рот пустышку, опять ушла. Это меня огорчило еще больше и я громко заплакал. Затем подошел папа, приласкал, развернул какую-то книжку, показал красивую картинку закрепил её передо мной и потом тоже ушёл. А я увлеченный яркой красочной картинкой загляделся и замолчал на какое-то время.

– Все правильно! – удивлённо и радостно подтвердила бабушка.

– Но от кого-то ты всё-таки это слышал? – не сдавалась мама.

– Нет, ни от кого кроме вас я ничего не слышал и не мог слышать, а вы мне этого никогда не рассказывали. Я просто хорошо запоминал в то время то, что было для меня необычным и привлекало моё внимание. Кроме того, меня тогда сильно обидели, все собрались, о чем-то оживленно говорили, а меня оставили одного. Такое бывало и раньше, но тогда дома никого не было. В результате все это врезалось в память, к тому же еще ничем не загруженную, а теперь, когда я научился говорить, память воспроизвела эти сцены прошлого, и я теперь могу о них рассказать. Я вам расскажу еще больше чем знаете вы. Вероятно все вы вышли на улицу чтобы проводить папу. Меня кто-то, вероятно тётя Софа – жена дяди Вити, взяла на руки и поднесла к окну. Тётя Софа потерла окно и показала мне повозку, на которой должен был ехать папа. Это был рыдван. Справа сидел дед и держал вожжи, рядом с ним дядя Витя. Через некоторое время дед махнул вожжами, громко гикнул лошади и рыдван медленно покатился по двору. Папа догнал рыдван почти на выезде со двора на дорогу и запрыгнул в него на ходу. Вы были все на улице и не видели того, что я смотрел в окно. А я все это видел и хорошо запомнил, однако рассказать смог только сейчас. Вот так! – закончил свои воспоминания пятилетний Ваня.

В июле 1909-го, к Михаилу Ивановичу проездом из Тулы к родне на каникулы заглянул Митька Богачев с верхней слободы. Они дружили с Виктором Животовым с малолетства, потом подрабатывали вместе в зимнее время на железнодорожной станции Клекотки, чистили снег за небольшую плату. Митька завез дяде Мише, как тот давно просил, разных газет, каких смог достать в Туле.

– Ну уважил старика! Ты, Митрий, хоть и молодой ешо, но человек дюже грамотный супротив наших деревенских, да и в городе учишься теперь, скоро совсем учёным станешь. Так ты уж поведай мне старику, что то за реформа такая земельная? Чего от нас мужиков-то хотят? Не обман ли всё это?

– Так я скажу тебе, дядя Миша, только этому у нас в реальном училище не учат, а слышал это, что расскажу сейчас, в тайном кружке социал-демократов. Только будет то, что скажу только между нами. В городе: в училище и не только, говорят так. Придумали это всё богатеи для того что-бы разделить все крестьянские общины на отдельные хозяйства. Чтобы каждый сам за себя был. Чтобы человек человеку не друг, товарищ и брат как в деревенской общине испокон веков было, а человек человеку волком стал. Так легче им будет управлять крестьянами, когда они разделены. Тогда ни бунтов не будет, ни революций никаких. Выманивают крестьян из общины, хочешь землю – выделяйся из общины бесплатно и хозяйствуй сам по себе в отрыве от остальных. Мало тебе будет земли можешь теперь и государственной прикупить, а денег не хватит тебе в долг дадут через банк такой, «Крестьянский» называется. Заманивают крестьян в кабалу вечную. А банкиры только этого и ждут. Ещё в кружке рассказывали, сколько премьером Столыпиным военно-полевые суды честного народу перестреляли и перевешали без суда и следствия. За то царского премьера в народе «вешальщиком» окрестили, вагон арестантский, что в Сибирь на каторгу народ возит – «столыпинским вагоном» назвали, а верёвку на виселице – «столыпинским галстуком».