Алив Чепанов - Ты с кем, брат? Серия «Русская доля»

Даже цвет русской интеллигенции: Александр Александрович Блок, Илья Ефимович Репин, во главе с графом Львом Николаевичем Толстым публично осудил палачей русского народа, вот послушай дядя Миша и Митрий достал из-за пазухи ещё одну газету и понизив голос, придвинулся к Михаилу Ивановичу поближе:

– Вот послушай, дядь Миш, что писатель Лев Николаевич Толстой об этом пишет: «И это делается в той России, в которой не было смертной казни, отсутствием которой так гордился я когда-то перед европейцами. И тут не перестающие казни, казни, казни. То же и нынче. Но нынче это что-то ужасное, для меня, по крайней мере, такое, что я не могу не то что молчать, не могу жить, как я жил, в общении с теми ужасными существами, которые делают эти дела…»

– Дальше Лев Николаевич пишет о той страшной статистике, ежедневно публикуемой в центральных правительственных газетах с целью устрашения оставшихся ещё на свободе вольнодумцев и всё остальное население России. И дальше о жертвах, вот послушай, дядь Миш: « …тех самых, трудами которых мы живём, тех самых которых мы развращаем всеми силами, начиная с яда водки, которой мы спаиваем их, и кончая солдатством, нашими скверными установлениями, называемые нами законами, и, главное нашей ужасной ложью той веры, в которою мы не верим, но которою стараемся обманывать их…». И дальше о несчастных расстрелянных и повешенных Лев Николаевич добавляет: «…тех единственных в России, на простоте, доброте, трудолюбии которых держится русская жизнь, этих людей, мужей, отцов, сыновей, таких же, как они, мы одеваем в саваны, надеваем на них колпаки и под охраной из них же взятых обманутых солдат мы взводим на возвышение под виселицу, надеваем по очереди на них петли, выталкиваем из-под ног скамейки, и они один за другим затягивают своей тяжестью на шее петли, задыхаются, корчатся и, за три минуты полные жизни, данной им богом, застывают в мертвой неподвижности, и доктор ходит щупает им ноги – холодны ли они…

Обращаюсь ко всем участникам непрестанно совершающихся под ложным названием закона преступлений, ко всем вам, начиная от взводящих на виселицу и надевающих колпаки и петли на людей-братьев, на женщин, на детей, и до вас, двух главных скрытых палачей, своим попустительством участвующих во всех этих преступлениях: Петру Столыпину и Николаю Романову.

Опомнитесь, одумайтесь. Вспомните, кто вы, и поймите, что вы делаете.

Ведь вы, прежде чем быть палачами, премьерами, царями прежде всего люди и братья людей, нынче выглянули на свет божий, завтра вас не будет….

Да, вы все, от первого палача до последнего из них, Николая 2-го, опомнитесь, подумайте о себе, о своей душе…» – Вот так, дядя Миша, – с этими словами Митька аккуратно сложил газету и убрал её под рубаху, – а теперь думай сам, дядь Миш, как можно доверяться такой власти и что от неё дальше ждать нам крестьянам?! – тут Митрий заторопился, распрощался с Михаилом Ивановичем и побежал по делам. А дядя Миша, глубоко задумавшись, подперев голову обеими руками, ещё долго сидел за столом осмысливая всё, что тут нагородил ему этот мельтешной Митяй.

В чулане за печкой, точно в таких же, а может быть и в ещё более глубоких раздумьях, лежал младший сын Михаила Ивановича – шестнадцатилетний Тимофей. Он не всё услышал и понял из взрослого разговора, но по-своему, практически верно, перевёл для себя услышанное, выделив самую суть. И получилось у него, что власти и государство совсем не добрые для народа, а даже совсем наоборот. Как в бабушкиных и маминых сказках всегда присутствовали какие-нибудь злодеи, так получалось, что они – власти, самые злодеи и есть. Тимофей, после услышанного сегодня, решил для себя главное, что злодеев обязательно нужно бить. Оставалось только решить кто будет их бить. «Наверное биться со злыми силами будут добрые богатыри, такие как мои старшие братья: Сашок, Витёк, Андрейка и обязательно я, как только ещё немного подрасту. Уж я-то знаю как биться со злом, уж я-то смогу. Я вырасту и обязательно восстановлю справедливость. Нас, тех, кто за добро, непременно больше, чем злодеев, а значит мы обязательно победим!» – подытожил для себя Тимофей и успокоился…

…Наступил 1913-й год. Михаил Иванович за все время после возвращения из Сибири показал себя в деревне весьма деятельным и способным хозяином и семьянином. Он вырастил четырёх сыновей и двоих дочерей, у пятерых уже были свои семьи. Оставался холостым и гонял собак, только младший сын Тимофей, которому еще не было восемнадцати, но Михаил Иванович твердо решил в этом году его поженить. Да и невесту он ему уже приглядел. Поводом для его женитьбы послужил такой случай.

Однажды зимой, Тимофей, возвращаясь с вечеринки из соседнего села, куда была выдана замуж его старшая сестра Мария, он не пошел спать, несмотря на то, что было пять часов утра. Отвязав во дворе главного охранника всего хозяйства Полкан представлял из себя здоровенную кавказскую овчарку ростом и размером с среднего телёнка. Тимофей взял пса с собой на ночную прогулку. Полкан в свою очередь был неимоверно счастлив вдруг обретённой свободе и вообще такому вниманию к своей скромной персоне. Вдвоём они направились по центральной улице прямиком к Яшке Макееву, с которым Тимофей предполагал рассчитаться за прошлую вечеринку прямо вот сейчас – сию минуту, несмотря на глубокую ночь. Все деревенские запоры в округе делались если не одним плотником, то во всяком случае по одному проекту. Поэтому были доступны в любой час дня и ночи для любого местного жителя.

Когда Тимофей открыл дверь в сени, а затем в избу, вся семья Макеевых спала крепким крестьянским подутренним сном. Они бы и продолжали так спать до первых петухов, несмотря на присутствие в доме чужих. Неизвестно что бы стал делать дальше Тимофей, если бы не Полкан. Пес был весьма свирепого и упёртого нрава, впрочем как и положено «кавказцам». Его все деревенские собаки чуяли из далека, всегда узнавали и боялись, больше целой волчьей стаи. За свой звериный нрав Полкан всегда сидел на цепи, хотя его и хорошо кормили. Он редко видел чужих людей, но прекрасно знал, что надо делать при их появлении. Пёс издалека отличал кто движется по проходящей рядом с домом дороге: свой или чужой, хотя и не видел того из-за забора. Как только он чуял чужого, начинал свирепо рычать постепенно прибавляя звук, пока не переходил уже на громогласный ухающий лай. А тут вдруг полная изба чужих. В собачий нос со всех сторон ударил раздражающий запах чужих людей. Полкан сморщил нос и, обнажив пока один ряд жутких перламутровых клыков, зарычал всё сильнее и сильнее. При этом он начал рассматривать фигуры чужих людей, освещаемых тусклым светом керосиновой лампы в руках у Тимофея, как бы размышляя с кого начать и за что ухватиться в первую очередь. Первой проснулась бабка Фекла, спавшая на печке. Она спросонья завопила так, что даже сам Полкан оторопел. Тут все, кто находился в доме попрыгали на печку. Пса Тимофей на печку не пустил, несмотря на все его усилия в том направлении. В таких условиях победителя Тимофей объявил всем присутствующим свое неудовольствие тем, что в прошлое воскресение, на вечеринке, Яшка пытался отбить у него Аксютку. Никто ему конечно не возражал, а только вскоре его довольно вежливо попросили, чтобы для выяснения такого важнейшего вопроса, он зашёл немного попозже и желательно один без сопровождения. На этом стороны конфликта и разошлись…