Галина Колесник - Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков

«Ну, ну…» – выдержав паузу, примирительно заговорил означенный «крепыш». «Ну, право, не сердись Зигфрид. Я вовсе не хотел тебя так напугать. Я просто шутки ради». Говард замолчал, исподволь наблюдая за другом.

«Шутки ради», – ворчливо бормотал, приходящий в себя Зигфрид, – «Когда-нибудь так и придушишь; шутки ради!»

Но, морщась и, потирая одной рукой оскорблённую шею, он уже поднимал на Говарда смеющиеся глаза. Смуглый румянец сошёл с его щек, уступив место врожденной восковой бледности, и легкомысленным, мальчишеским веснушкам, осторожно занимающим свои прежние позиции. Мир был восстановлен.

«Ну, так вот», – продолжал, как ни в чём не бывало, Говард, прерванное было повествование, – «А когда мы этот ручей миновали, и молния снова не заставила себя ждать…»

Здесь он выдержал паузу и, внимательно поглядев на притихшего Зигфрида, заговорил едва слышно: «Так вот, грот тогда уже был. И был именно на том месте, где несколько минут назад мы с тобой видели лишь сплошную, каменную стену».

Тут он передернул плечами, словно ему становилось зябко и, скользнув взглядом вглубь пещеры, закончил шепотом: «И там уже горел костер…»

«Как же!», – злорадно отозвался неугомонный Зигфрид, – «То его не было, то он был! Так он был, или не был!?», – переходя на громкий шёпот требовательно вопрошал Зигфрид, – «А ежели его не было, уж не ты ли его „заказал“ для нас, таинственный барон Хепберн?»

Медленно, очень медленно, словно в каком-то полусне, Говард фон Хепберн возвращался взглядом к Зигфриду. И тут, только Зигфрид понял, что из всего сказанного им, последние слова были лишние, да и не просто лишние, а строго запретные, и ни при каких условиях их нельзя было произносить, пока Путь не завершён! Запоздалое раскаянье уже готово было сорваться с его губ, но что-то мешало, и Зигфрид медлил, с опаской вглядываясь в мертвенно-бледное, угасшее лицо друга. И, словно потревоженное этим покаянным взглядом, оно вдруг начало оживать, и, оживая, менялось. И, с какой-то болью, с какой-то внезапной тоской проступал в знакомых чертах Говарда, – Древний Египет. Но не тот Египет, который они покидали несколько месяцев тому назад, – а величественно-мудрый, девственно-юный Египет. Где пылало в бездонном небе жертвенным огнем сомнамбулы, – белое, новорожденное Солнце, и горела, не сгорая в его лучах, драгоценным смарагдом, – Бессмертная Саламандра АТ-ТАМА. …Но опустилась Ночь, – и далёкие Пирамиды приблизились настолько, что уже можно было разглядеть скорбную процессию, нёсшую под пурпуром балдахина спелёнатую мумию. А, когда тяжёлые Врата Храмовой Усыпальницы отворились, и Главный Жрец, – Великий и Мудрый МОО-ТУМ, вышел навстречу Идущим Без Огня, – Зигфрид с удивлением отметил; что бронзовый лик Египетского Огнепоклонника, и смуглое лицо барона Говарда, – было Единым! И Жрец, откинув на миг Покрывало Печали, великодушно улыбнулся Зигфриду знакомой улыбкой… Мумию внесли в освещённую гробницу. Врата закрылись. Но ещё долго горели призрачным, Драконовым Огнем рубиновые глаза Крылатых Сфинксов. …И снова Зигфрид увидел Храмовую Усыпальницу, и Великого Жреца, и мумию, что уже покоилась в Золотом Саркофаге, и он, почему-то знал, что это хоронят юного Фараона АХАТА-ТАРА, но как всегда природное любопытство взяло верх над осторожностью, и Зигфрид склонился над саркофагом, вглядываясь в лицо Безвременно Усопшего Принца…

И это лицо было так нелепо, невероятно, и до боли ему знакомо, что Сердце внезапно сжалось и… остановилось. Дыхание прервалось, – и Зигфрид понял, что умирает. …И Душе его стало покойно и благостно, – но последняя мысль уходящего Сознания ещё жила в ней! Ещё билась слабеющим пульсом, – « Вместе! Вместе!»…

А когда и она угасла, – в наступившей Тишине Чей-то Голос твердо и властно произнес, – « ОБРАТНО!»

……………………………………………………………………………………………..

Зигфрид открыл глаза и ничего не увидел. Темнота, обступившая его, была невероятно, непроницаемо абсолютна! И в этом Запредельном Мраке послышался ему отдалённый шелест, а, затем, – тонкий, мелодичный свист! Какая-то Невидимая Птица безошибочно, и неумолимо летела прямо на него! Зигфрид попытался загородиться рукой, но не смог. Внезапный Страх словно парализовал всё тело!

Нечто странное опустилось к нему на грудь…

Жарким, Рубиновым Огнем вспыхнули у самых его глаз, – Глаза Пришельца!

Перепончатые крылья вибрировали и пели!

«ПЕРЕХОД!» – сказал кто-то спокойно и чётко, совсем рядом.

Послышался щелчок. И стало тихо. …К полумёртвому, от ужаса лицу Зигфрида склонилась чешуйчатая, драконья морда. Из раскрытой пасти дохнуло, как из печи, – и в самой её глубине Зигфрид увидел: Белое, раскаленное Солнце Египта, и горящую в его лучах зелёную Саламандру…

«Живой!» – благодушно молвил Дракон человеческим голосом, и положил на лоб Зигфрида прохладную, когтистую лапу…

………………………………………………………………………………………..

Зигфрид открыл глаза и увидел СВЕТ! В чёрных, тревожных зрачках Говарда, в склонённом к нему, Зигфриду, лице, – СВЕТ!

И Зигфрид понял, что… ВЕРНУЛСЯ!

Прохладная ладонь друга покоилась на его лбу.

ПЕРЕХОД был завершён…

И сейчас, когда всё уже было позади, возвращённому к жизни Зигфриду, стало вдруг тоскливо и неуютно. И он понял, что причиной всему является единственная, невысказанная мысль, мучительной занозой засевшая в голове. И, словно уловив эту тревогу, Говард нахмурился и осторожно убрал с его лба горячую, тяжёлую ладонь. У самых губ Зигфрида появился маленький, пятигранный пузырек, – и тот, кто был рядом, коротко и властно сказал больному: «Пей!» Зигфрид осторожно сделал глоток и тут же сморщился. Странный напиток был неслыханно, неподражаемо отвратителен. «Ещё!» – требовательно и жёстко приказал «лекарь» и, приподняв голову друга, заставил выпить всё.

– «Что это? – прошептал Зигфрид и закашлялся, – что это за гадость?»

– «Эликсир!» – тоном Великого Знахаря ответил Говард и, поднимаясь с колен, выпрямился. Чёрная фигура качнулась над Зигфридом и тень, затрепетав, услужливо повторила это движение.

«Демон», – следуя взглядом за Говардом, сонно подумал Зигфрид, – «Демон и Колдун!» Но тут его мысль прервала свой бег и, обернувшись, подхватила Зигфрида, увлекая его в какое-то новое русло. Стремительное течение вынесло их на середину широкой и полноводной реки под белым раскаленным солнцем.

«Он Жрец и Фараон!» – сказал сам себе Зигфрид и нисколько этому не удивился. Мысль торжественно поцеловала Зигфрида в лоб и уплыла, оставляя за собой извилистый, пенный след. Лёгкая, тёплая волна, укачивая, навевала дрёму, и Зигфрид не стал более противиться. Умиротворённо зевнув, он смежил веки и заснул…