Галина Колесник - Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков

…………………………………………………………………………………………..

Зигфрид открыл глаза и, сладко потянувшись, сел, обхватив колени руками. В пещеру заглядывала ночь. Терпко пахло свежей травой, и рядом горел костер. Легкомысленная куропатка, дожаривалась на вертеле, готовясь стать ужином. Говард поил лошадей, но, обернувшись на шорох, увидел, что Зигфрид проснулся и, зябко поводя плечами, осматривается.

– «Вставай! – невежливо окликнул его Говард, – Мы и так день потеряли!» И бросив ему на колени плащ, добавил: «Нам пора!»

Куропатка была съедена, и Говард протянул другу большую пузатую кружку.

– «Эликсир!» – с ужасом заглядывая в нее, простонал Зигфрид.

Говард вздохнул и, поднявшись, сочувственно погладил друга по голове…

– «Родниковая вода. Пей».

…Спустя некоторое время, они уже покидали уютный маленький грот.

– «Костер! – оглядываясь назад, воскликнул Зигфрид, – Мы забыли потушить костер!»

– «Тсс! – Говард затаённо улыбнулся, – Вечный Огонь будет гореть всегда».

Двое путников, ведя в поводу лошадей, неспешно шли по мокрому от ночной росы лугу, удаляясь от Старого Перевала.

– «Обернись», – вдруг тихо сказал Зигфрид, и Говард оглянулся.

…Всё так же мирно журчал ручей, прячась в высокой траве, и сонно шелестела листвой дубовая рощица. Но на том месте, где совсем недавно был маленький грот, медленно подымалась к самой вершине Перевала, сплошная, каменная стена, поросшая мхом и лишайником…

Друзья переглянулись и молча направили лошадей к единственной, короткой дороге на Кведлин…

А тем временем, в старом замке, на окраине уже упомянутого города, неизвестная болезнь отсчитывала последние часы жизни барона Гедерика. Ночной столик, придвинутый вплотную к широкой кровати, был тесно заставлен большими и маленькими пузырьками с микстурами и отварами, истощающими тоскливый, тошнотворный запах. Тут же валялись запечатанные, или уже вскрытые конверты с инструкциями, – и к ним порошки; надписанные неразборчиво, а иногда и по-латыни. Пучки высохших трав уже ничем не пахли, – кроме, как, мерзкой, чердачной пылью. Лекари сменяли друг друга, – а улучшения не наступало. И когда последний шарлатан покинул покои больного, унося золото и,…надежду, на пороге возник ещё один персонаж. Высокий, смуглолицый брюнет, с едва заметной сединой на висках, только- что вернулся из дальней поездки под сень «родового гнезда».

Эрвин фон Хепберн, – а это был именно он, приходился Гедерику старшим братом, и дядей, – юному Говарду.

«Да!», – философски заметил вошедший, насмешливым взглядом обводя захламлённую спальню, – «Какой неповторимый, рукотворный склеп! Не хватает только розмарина и мяты. А это,» – продолжал он, подходя к ночному столику, – «Вероятно, Багдадский Базар в миниатюре!?»

«Оставь свои шутки, для таких же мудрствующих глупцов, как ты сам», – поморщился Гедерик. «Твои словесные помои годятся разве, только для кухарки!»

«О!», – воскликнул с некоторой долей иронии Эрвин, поворачиваясь к брату, – «Гедерик! Ты научился говорить? Как некстати!»

«Действительно некстати!» – парировал «младший», – «Ибо, ты так и не научился слушать!»

Обмен «любезностями» состоялся, и Эрвин бесцеремонно сдвинув одеяло, сел на постель, и привычным движением наложил пальцы на пульс больного.

«Как Льеж?» – спросил Гедерик, чтобы хоть что-нибудь спросить, – «Надеюсь, твоя поездка была удачной?»

«Льеж на том же месте, где и был», – улыбаясь, отвечал «старший», – «А поездка была удачной. Мы с Альбертом прикупили трёх великолепных арабских скакунов на ярмарке!»

Гедерик навострил уши. «Арабские скакуны? В Льеже?» – с сомнением в голосе молвил он, – «Что за бред?»

«Бред?» – как- то очень медленно переспросил Эрвин. Тут, вдруг глаза его сверкнули, и он продолжал гневно и тихо, – «Бред, – это то, что я сейчас вижу на твоём ночном столике! Твои мнимые лекари, – „слепцы-недоучки“, неспособные отличить серьёзную болезнь от лёгкого недомогания, но, однако прозревающие при виде золота, – и это тоже бред!»

«Оратор!» – тоскливо перебил его больной, – «Неужели моё здоровье в столь плачевном состоянии?»

«Думаю, всё обойдётся!» – Эрвин ободряюще улыбнулся брату и поднялся, – «Я скоро вернусь!»

Гедерик нетерпеливо кивнул, и Эрвин не мешкая, направился к двери.

«А как же арабские скакуны!?» – язвительно крикнул ему вслед «младший».

Эрвин засмеялся, остановившись на пороге спальни и, хитро прищурившись на брата, заговорщески шепнул, – «Арабские скакуны? Их, как известно, привозят в Льеж сирийские конокрады из Латакии!»

«Знаток!» – насмешливо пробурчал себе под нос Гедерик, когда брат вышел, – «И как это тебя не угораздило родиться в конюшне!»

…………………………………………………………………………………………..

Эрвин прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Холод мёртвого камня нёс разлуку и смерть. Смерть и разлуку… Кто-то коснулся его плеча.

Альберт, которого за глаза, звали в замке «тенью Эрвина», мрачный, неразговорчивый Альберт, единственный и незаменимый, бесценный друг и помощник, – Альберт, как всегда был рядом.

«Плохо?» – тихо спросил он, вглядываясь в потемневшее лицо Эрвина, и тут же сам ответил, – «Вижу что плохо».

«Я опоздал», – глухо отозвался Эрвин, – «Даже то, что у меня есть, его уже не спасёт…»

И, устремив долгий взгляд в глубину не освещённого коридора, он прошептал с укором и болью, – «Говард! Где же ты, Говард!?»

…………………………………………………………………………………………..

Было далеко за полночь, когда Гедерик открыл глаза. Жарко полыхал в камине огонь, беспощадно загоняя в расщелины вековых стен промозглую сырость. Ночной столик был прибран, и на нём уже возлежал большой серебряный поднос, вдохновенно держащий в своих объятиях китайскую суповую чашу с бульоном, две других, поменьше, и румяный кусок свиного окорока, в прозрачных каплях жира. И, запечатав уста гордым молчанием, виднелся совсем неподалёку узкогорлый, изящный кувшин, напоминая своим причудливым станом окаменевший фонтан, погребённого в песках древнего Фарсейского Царства…

И, в довершение ко всему, рядом был Эрвин, и чуткие пальцы с прежним вниманием и средоточием лежали на запястье больного. Но какая-то отрешённость, какая-то странная неподвижность лица, не отражали присутствия его самого…

Гедерик недовольно шевельнул рукой, и Эрвин «вернулся». И снова замерцал, оживая в таинственной глубине его насмешливых глаз, юный, дерзкий огонёк.

Эрвин лукаво подмигнул брату, а затем кувшину. Гедерик с удивлением и опаской проследив за его взглядом, неуверенно пробормотал, – «Но Дитрих запретил…»

«А, Дитриха», – с некоторой ленцой в голосе заметил Эрвин, – «Я послал туда, где ему самое место! И мы сейчас», – продолжал он поднимаясь, и расправляя плечи, – «Будем пить Твоё Здоровье!»