Галина Колесник - Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков

«Да!» – вдруг торжественно-зловеще вскричал совершенно прозревший барон, – «Что уж говорить о Мине, если моя мать, которую я любил безумно, и почти боготворил, – моя мать оказалась самой обыкновенной шлюхой!»

Но образ легкомысленной потаскушки, в коем он, вспоминая, старался представить её, никак не вязался с божественно-прекрасным ликом Дельфийской гречанки Пенелопы. И его отец, тогда ещё совсем юный Карл фон Хепберн, ради этой «заморской» красавицы, пошёл против родительской воли, – разом разорвав и помолвку, и добрые, дружеские связи с древним и благородным сакским родом. И уже сосватанная за него, белокурая недотрога Хельга фон дель Браун, надолго засиделась в «старых девах»…

«Итак!» – решительно свёртывая бумаги, изрёк Гедерик, – «Всё изложенное здесь, неоспоримо доказывает то, что единственный Хепберн, настоящий Хепберн из нас троих, это, безусловно, – я, и только, – я!»

И он, надменно вздёрнув подбородок, окинул притихшего Бартоломео породистым, королевским взглядом.

«А этих двух самозванцев, – Эрвина, и его мальчишку», – безапелляционно заключил барон, упиваясь собственным всесилием, – «Я завтра же выкину вон из замка!»

«Или нет!» – тут же отверг Гедерик собственное решение, – «Для них этого будет слишком мало! Тюрьма или плаха, – вот, что меня действительно утешит!»

«Да!» – повторил он мстительно и веско, – «Тюрьма или Плаха!»

И внезапно, будто обессилев от бремени новых забот, барон погрузился в тягостное раздумие. Некоторое время его лицо оставалось холодным и неподвижным, разве, только, бескрыло билась голубая жилка на виске, да едва трепетали полуприкрытые веки, выдавая некое, скрытое метание души. И, не то, чтобы, её скаредность, а, скорей, неспособность жертвенно расстаться с тем, единственно-дорогим, что у него было, – ради благой цели. Но, единственно-дорогое, уже обдуманно и прозаично делилось на три, соразмерно объёмистому кошельку Великого Магистратуса Балька, и, кроваво-чёрному, как адова пропасть карману горбатого Цвикского палача Зуля…

Озадаченный долгим затишьем, Бартоломео приподнялся с кресел, и негромко кашлянул, напоминая Гедерику о себе. Больной дёрнул щекой, шумно вздохнул, и, нащупав незрячим, мутноватым взором обеспокоенное лицо ночного гостя, – поманил к себе.

«Утоли моё любопытство», – молвил барон, и глаза его приобрели прежнюю осмысленность, – «Ведь после всего, что я здесь узнал», – он подбородком указал на прочитанный свиток, – «Пора бы тебе назвать и имя моего „благодетеля“?!»

Италиец задумчиво свёл брови к переносице, давая понять Гедерику, что пытается вспомнить и это досадное упущение.

«Имя! Имя!» – почти стонал больной, раздражаясь молчанием собеседника.

«Кайвель Хетч», – наконец отозвался Бартоломео, суеверно оглядываясь на дверь, и добавил едва слышно, – «Чёрный Магистр…»

«Дальше! Дальше!» – нетерпеливо размахивая зажатыми в кулаке бумагами, старался разогнать памятный «туман» в голове италийца барон, – «Кто он такой?»

«О! Это был необыкновенный человек», – негромко продолжил гость, – «К его услугам прибегали не только простые смертные, а также многие высокородные господа. Были и особы королевских кровей», – здесь он снова понизил голос до шёпота, – «Но всё это делалось тайно, и держалось в тайне…»

«Сдаётся мне», – перебил его, озарённый внезапной догадкой барон, – «Что это тот самый, Сакский Мерлин, о котором мне, как- то, приходилось слышать, и слышать довольно лестное. Не так ли?»

Италиец кивнул, подтверждая мысль Гедерика, и далее говорил уже сам.

«Известно и то, что был наделён Сакский Колдун силой, данной ему от Самого…», – Бартоломео вдруг, как-то странно дёрнул головой и, прислушиваясь к себе, принялся с ожесточением растирать ребром ладони напряжённую шею.

Гедерик ждал.

«Сношение с духами умерших, проникновение в души живых, через третье, или четвёртое лицо, и многое другое…», – сумеречный и глухой голос италийца, словно читал поминальную молитву.

«Так! Так!» – ободряюще поддакнул барон, лишая Бартоломео последней надежды на скорое окончание разговора, – «Ну-ка, расскажи поподробнее об этом Мерлине. Ведь ты же самолично ездил к нему с моим запросом?!»

«Ездил», – неохотно отозвался гость, – «При передачи бумаг имел короткую беседу, а через два дня пришёл за ответом».

«О чём говорили?» – не давая опомниться, безжалостно «добивал» визитёра Гедерик.

«По поводу бумаг и говорили!» – раздражённо ответствовал италиец, – «Только вот этот паршивец, внук его, Эд, всё шнырял туда-сюда, сволочь рыжемордая, всё чего-то вынюхивал, пока сам Кайвель не „успокоил“ его затрещиной! Да, всем силён был старик!» – как-то туманно закончил свою злобную тираду Бартоломео.

«Был! Был!» – заражаясь нервозностью гостя, вспылил Гедерик, – «Почему же ты о нём упоминаешь в каком-то прошедшем времени!?»

«А потому», – заговорил снова «допрашиваемый», глядя куда-то поверх головы барона беспокойными глазами, – «Потому и был, – так как сейчас его уже нет!»

«Нет его…» – неуверенно повторил он, косясь на огонь, – «Нет!»

«Сгорел?!» – не отпуская с «мушки» свою «жертву», жадно прошептал барон.

«Сгорел!» – эхом вторил италиец, – «В ту, самую ночь, когда ответ был мной получен. Я на обратном пути остановился горло «промочить», – продолжал он сбивчиво, – «А как светать стало, двое мужиков оттуда и приехали. Ночью, говорили, пожар-то и случился, и они, мол, нечаянными свидетелями оказались. Ещё говорили, что престранно всё началось; будто пламя изнутри в крышу ударило, и сорвало её! И вкруг жилья кольцо огненное возникло само по себе! К стенам подступило, – и разом весь дом занялся! Мужиков, то, ужас обуял, – бухнулись они на колени, да давай молитву творить, а когда головы от земли подняли, всё уж кончено было, темно, да тихо как прежде, одне головёшки на том месте светятся…»

«Кто же поджог устроил?» – озадаченно молвил Гедерик, – «Может внук его?»

«Внук? Как же!» – с какой-то злорадной расстановкой процедил италиец, – «Ясно кто! Сила Нечистая!» И он коротко и глухо рассмеялся.

Гедерик подавленно замолчал. Замолчал и Бартоломео. Оба смотрели на огонь, но каждый думал своё…

«Вот нелёгкая меня возьми!» – неспокойно ворочалось в голове у барона, – «И чего это я с ним связался. Не иначе, как он и спалил колдуна! Оплачу его услуги, и пусть убирается!»

«Отдал бы он мои деньги, – да и дело с концом!» – тосковал Бартоломео, – «Думается мне, что ответом на бумаги барона, колдун сам себе приговор и подписал! Кликаю Силу Нечистую, – а она вот уже и рядом! Тьфу, ты!»

И, будто прихлопнутый, этим немудрёным, коротким оберёгом, – барон вдруг судорожно закашлялся, и недовольно взглянув на замершего гостя, сунул руку в глубину подушек, извлекая оттуда небольшой, упитанный мешочек.