Александр Вендеров - Химутка

Прасковью постигла та же беда, что и Химутку, и Стешу, и Иришу: дети умирали. Причём у Паши они не доживали и до года. Троих подряд схоронили они с Иваном. Паша не один год ходила в церковь святого Александра Свирского, что в двух верстах от Спас-Вилок, в селе Ново-Александровка, и просила, чтобы хоть одного ребёнка на ноги поднять. И, видно, Господь помог: летом двадцать седьмого года родила Паша дочь Валентину, а на Крещение тридцатого года – сына Геннадия. Тех самых детей, что сегодня утром ради шалости выпустили свинью из хлева.

В былые годы на Пасху накрывали стол для всех родственников, а нынче на этот стол поставить нечего: на дворе голодная пора. Голод, вызванный и неурожаями 1931 и 1932 годов, и чрезмерными заготовками продовольствия, когда у людей забирали даже посадочный материал, и принудительной коллективизацией, когда многие предпочитали резать скот на мясо, лишь бы его не отобрали в колхоз, в той или иной мере охватил всю страну. Конечно, в Нечерноземье было не так страшно, как в Украине или на Северном Кавказе, где от голода люди пухли и умирали, однако и тут еды не хватало. Выручал свой огород, своё приусадебное хозяйство, а ещё укрытое от государства продовольствие. Крестьянам приходилось идти на это, рискуя быть обвинёнными в саботаже или даже вредительстве, отправленными в ссылку, но деваться некуда, если не можешь дать своему ребёнку ни краюшки.

В Спас-Вилках два года назад раскулачили семью Николая Иваныча, брата Ириши, отказавшегося вступать в колхоз, и ему с домочадцами удалось уехать в Москву. Даже повезло, что раскулачили в тридцать первом году, а не теперь: минувшей зимой большевики возродили внутренние паспорта. Колхозникам и просто сельским жителям их не выдавали – без справки от правления колхоза никуда не уедешь. Всю скотину у Николая Иваныча отобрали, а его большой дом отдали под детский сад. Оно, конечно, хорошо, что в Спас-Вилках появился детский сад, однако колхозники могли собраться и построить новый дом для этой нужды. Но нет – кулачество как класс подлежало ликвидации, а под раздачу попадали и середняки, и порой даже бедняки, которых объявляли подкулачниками. Николай Иваныч никогда не был кулаком – он был крепкий середняк и не нанимал работников. Но местному руководству нужно было выполнить спущенный из района план по раскулаченным, а кого же разорять, как не тех, кто не пошёл в колхоз?!

Это самое коллективное хозяйство как будто с затаённой издёвкой назвали «Свободой». Спасительными в такое жёсткое, немилосердное время приёмами двоемыслия и самостопа, что пятнадцать лет спустя опишет Оруэлл, владели не все крестьяне, и мужики, бывало, крепко накатив горькой, шептались, что при царе жить было лучше. Иные не соглашались и доказывали, что при НЭПе было легче, чем при царе. Но тут надо быть осторожным: ляпнешь что-нибудь в этом духе не тому человеку и уедешь за казённый счёт на стройки пятилетки.

Не всякому поглянется за трудодни работать. Совсем недавно, и пять, и десять лет назад, сельские жители трудились сами на себя и пользовались плодами своего труда, как хотели. Все крестьяне, как большевики и обещали, получили землю. Да и в старое время не все безземельные были. А кто от крайней нужды шёл в батраки, получал от хозяина копейки, но то была всё же звонкая монета, а теперь денег за труд не платили. По осени распределяли излишки урожая, какие не отобрало государство, исходя из количества трудодней у каждого работника. Например, полагалось двести граммов пшеницы на один трудодень. Но это в том случае, если излишки оставались. В неурожайном прошлом году колхозники не получили ничего: всё, что вырастили на коллективных полях, пришлось сдать.

Конечно, большевики и хорошее для страны делают: сколько невежества, серости и вообще всякого непотребства было до революции, а они ликбез провели, открывают новые школы, промышленность развивают. Всё так, только общее место тоталитарных режимов в том, что они не дают человеку размышлять и сомневаться – во всяком случае, публично, требуя полного согласия и принятия, а иначе ты враг народа со всеми вытекающими последствиями.

Фёдор и Василий Ивановы, сыновья Ивана Павлова и внуки Химутки, тоже не пошли в колхоз. По этой причине их хозяйства обложили такими высокими налогами, что единолично хозяйствовать на земле не стало никакого смысла. Год назад Василий, которого в деревне звали Васей Варганом (а прозвища были почти у всех), уехал в Москву и устроился там в общественную баню пространщиком 5 5 Пространщик – работник бани, обслуживающий посетителей в раздевальном зале . В деревне осталась его жена Александра с детьми Николаем и Прасковьей. В колхоз Шуре Варганихе всё-таки поневоле пришлось пойти. Фёдор по прозвищу Федя Чуркин держался из последних сил и не хотел оставлять родную землю, однако в тот тяжёлый тридцать третий год перед ним встал выбор: или раскулачивание, или отъезд. Иван Вендеров, сам вступивший в колхоз, тогда сказал ему:

– Федя, поязжай. Справку я табе выправлю. Чаво толку, што отымуть у тебе избу, корову, курей?

– И то правда, Вань. Сделай мене какую ни есь бумагу, а я у Шаховскую поеду, у сапожную арьтель.

Сказал – и в феврале купил избу на станции Шаховская, а в начале марта, пока весна не успела испортить санный путь, перевёз все пожитки за двадцать пять вёрст. Их, пожитков-то, мало было, и всё самое ценное уместилось в большой сундук, обитый железом. Также на санях в Шаховскую поехал некрашеный и оттого душистый сосновый гроб, который Марья, жена Фёдора, заранее приготовила для себя. Свою избу в деревне Федя по дешёвке продал бабе Домне. Хоть небольшие, а деньги, которые дадут возможность первое время держаться на плаву на новом месте.

А сегодня Федя Чуркин верхом приехал из Шаховской в Спас-Вилки, чтобы поздравить родных со светлым днём. Прискакал уже в обеденное время и привёз кое-какую снедь из лавки в Шаховской – каравай серого хлеба, кусок сыра, кусок колбасы, бутылку водки.

– Как ты енто добыл-то, сынок – спросил Иван, когда выпили маленько с сыном и закусили. Химутка сидела с ними за маленьким столиком на кухне, а Ириша ушла в гости к своей подруге Саше Карасихе.

– Тятя, так у арьтели деньгами плотють – евон с получки и купил. Ну а как вы тут живёте-можете?

– Тяжко, сын. Сам знаешь как… Ребяты твои у школу ходють?

Фёдор понял, что отец не хочет в подробностях рассказывать, каково им приходится, и ответил:

– Да, Ванька с Санькой ходють, да учатся через пень-колоду. Не усодишь их за книжку-то. Зато как у гроб ложиться – так оне первые.

– Как так – у гроб?

– Марья моя свой гроб с собой взяла. Там он у нас тоже на чардаке стоить. И оне наладилися лазить на чардак и ляжать у гробу по очереди.