Татьяна Леготина - По рельсам судьбы

Андрей с укором поглядел на друга.

– Да тише ты! – зашептал он. – Нет, ничего я не знаю! А ты-то что знаешь?

– Сам слыхал, как моя мать с твоей мачехой об этом на лавке шушукались. Говорили, что не любый ты ей – силой под венец повёл. А ещё, что суженый был у неё. Так может она… того… Уже и… Сперва бы разузнал, а потом и женился, а то не успел засватать, и скорее под венец!

Андрей в ярости сжал кулаки.

– Что ты брешешь?! Да как поганый твой язык повернулся?! – Он попытался говорить совсем тихо, чтобы Варя не услышала. – Никакой ты мне не друг после этого! Проваливай отсель 17 17 Отсель – отсюда (устар.) !

– А я что? Я так… к слову! Прости пьяного дурака! – дружка пытался оправдаться, цепляясь за рукав Андреевой рубахи, но тот уже не слушал его.

Подхватив со стола миску с пирогами, он взял Варю за руку и шёпотом позвал ее:

– Пойдем отсюда!

Кровать им была поставлена в сеннике. Там было нетоплено, но горели свечи, и около постели, на лавке стоял жбан с квасом. Андрей заложил тяжёлую дверь на засов.

– Варя, ты не бойся меня! Я не злой! Слова плохого от меня не услышишь! Очень ты мне по сердцу, Варя! Никому я тебя в обиду не дам!

– Чего мне тебя бояться? – вдруг сказала Варя. Андрей даже вздрогнул – так неожиданно смело прозвучал в тишине её голос.

– Услыхала я, о чём дружок твой бесстыжий говорил. Так знай – как пойдём утром-то к батюшке с матушкой, тебе тоже нечего бояться! – Варя взглянула ему прямо в лицо своими небесно-голубыми глазами и, переступив босыми ногами через свою сорочку, легла на другую сторону просторной постели.

«Да какой же я дурак!» – думал Андрей, выпрямившись под одеялом и глядя в тёмный потолок. – А она такая умница! Всё понимает, да только знать меня не хочет!» Он обнял подушку, зарывшись в неё головой, и закрыл глаза. Сердце так гулко колотилось в груди, что не унять! И тут он почувствовал, как мягкая Варина рука погладила волосы на его затылке. И услышал тихое – «Эх, горе ты моё!»

Шли дни, а молодая жена никак не хотела привыкать к мужу. Тенью ходила она по дому, молчаливая и печальная. Делала всё, что ей ни скажут, но глаз не поднимала, ни на кого не смотрела. Только иногда, усевшись у печки с пряжей или шитьем, с грустью следила за играми Андреевых младших сестрёнок, вспоминая своих сестру, мать и отца. Так сильно скучала она по отчему дому, что, едва дождавшись, когда все уснут, убегала во двор и горько плакала, уткнувшись лицом в старую материну шаль. Ни на какие Андреевы обновки и подарки не променяла бы она эту пахнущую домом шалёнку. А после пробиралась тихонько в избу, ложилась на самый краешек их с Андреем кровати, и, всхлипывая, засыпала. Не мил ей был ни этот богатый дом, ни Андреева семья, ни сам Андрюша, голубоглазый, ласковый и немногословный, муж её перед Богом и перед людьми.

Но, как говориться – не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды свёкр, отправившись в город, узнал, что по слухам Верховный правитель России – Колчак, объявил всеобщую мобилизацию. Об этом же кричали на всех перекрестках мальчишки, продававшие городскую газету. Обратно домой Евдоким Михайлович гнал коня, не жалея. Сердце его разрывалось при мысли о том, что придется послать единственного сына на смерть. «Белая армия! Колчак! Какие они такие хозяева мне, чтоб я отдал им своего сына родного? Они там, как волки грызутся! Вон говорят, в Борках, в логу́ 18 18 Лог – овраг (устар.) туча народу порасстреляно! Ворон налетело тьма-тьмущая! Что ж им, извергам, ещё мало? Господи, спаси и помилуй!»

Бросив коня у коновязи и взбежав на крыльцо, Евдоким распахнул дверь в избу, да так, что чуть с петель её не сорвал. По его раскрасневшемуся лицу струился пот, мокрый чуб прилип ко лбу. Прямо с порога Евдоким закричал: «Андрей, Варвара! Собирайтесь! Надо Андрею тотчас схорониться – незачем ему под пули молодую жизнь подставлять, коли она только началась!»

За полчаса молодые управились со сборами. Раным-ранёхонько, тёмным утром посадил отец их в сани и увёз с чужих глаз долой. Вот так оказались они на заимке в глухом Серебряном бору, коротать свой «медовый месяц». Варя хозяйничала по дому: варила щи и пекла в русской печи хлеб да маменькины пампушки с чесноком. Андрей мастерил ей новую прялку – к свадьбе-то не успел! Время шло, стала Варюша поглядывать на Андрея ласковей, смеялась его неловким шуткам, рассказывала свои, девчачьи – про то, как телок сжевал однажды её новую, желтую, как цыплёнок, кофту. И про то, как, катаясь с подружками с горки, «укатала» нарядную юбку под ледянкой так, что стала та юбка будто твоё решето. Рассказчица Варя была знатная – даром, что грамоты не знала и читать-писать не умела. Андрей хохотал от души, а Варюша и сама смеялась заливисто, звонко. В тихие долгие вечера, заперев поплотнее ставни и запалив пучок лучин в све́тце 19 19 Светец – подставка для лучин (устар.) , коротали они время под посвистывание самовара, и было им так уютно и хорошо вдвоем! Могли ли они тогда знать, что семейная их жизнь, начавшаяся для обоих так неожиданно, так нерадостно, будет началом долгой и нелегкой дороги длиной в пятьдесят семь лет.

Ноябрь тем временем лютовал во всю силу. Вдруг задули настоящие зимние метели, намело высоченные, до крыши, сугробы, и стало боязно молодожёнам одним в лесу. Ночами сквозь завывание вьюги нет-нет, да и прорывался голодный волчий вой. Молодые решили вернуться домой в деревню, несмотря на недовольство отца, который тут же спровадил Андрея на свою мельницу, подальше от любопытных глаз.

Дела на мельнице шли совсем худо: река почти совсем встала, а старый мельник Петрович не справлялся с помолом, не успевал ни есть, ни спать. Творилось что-то невообразимое: ночами везли крестьяне с окрестных деревень молоть пшеницу, ехали к мельнице осторожно, лесными тропами и окольными путями, ведь вокруг вовсю хозяйничало белое войско. Белогвардейцы, прискакав на взмыленных лошадях, в бурых от крови шинелях, хватали с саней мешки с мукой и требовали все больше и больше хлеба. Пока одни перетаскивали на подводы тяжелые мешки, другие стояли, подняв винтовки и целясь в людей. Крестьяне, потупившись, стискивали зубы, сжимали кулаки. Но делать было нечего – под дулами винтовок приходилось отдавать свой хлеб. Против оружия с голыми руками не попрёшь!

В воздухе висело тревожное предчувствие, что вот-вот должно случится нечто страшное. И вот однажды это случилось: снег у мельницы окрасился кровью! Однорукий Иван, Андреев сосед, преградил солдатам дорогу к своим саням. Сам он всю войну «с фрицами» прошёл. Правая рука его осталась на поле, где полегли все его товарищи. Вернулся он всего с год назад и, как мог, одной рукой пахал, сеял, поправлял дом, сараюшку для коровы сколачивал. Андрей с ребятами помогал ему и крышу перекрыть, и хлеб молотить. В Копыловке к герою войны селяне относились с большим уважением и иначе, как по имени-отчеству, не обращались. И вот, этот бывший солдат-инвалид решился воевать за свой с таким трудом выращенный хлеб.