Анатолий Крикун - Жизнь прожить – не поле перейти. Книга первая. Земля

перемешанный с соломой и навозом снег, не дожидаясь пока он растает. Любил Степан пускать ручьи, слушая как журчат они, направляясь под уклон в сторону огорода.

Подгонял весну, как мог: сушил двор, убирал всё нанесенное за зиму, чтобы быстрее пробивалась трава. Весна, в пору, когда в зелень одевались леса и луга,

от влажной земли в небо поднималось прозрачное марево испарений и воздух наполнялся пропавшими зимой запахами трав, запахами земли, – была самым любимым

временем года для Степана.

Что нужно человеку для счастья на этой земле? Погреться под тёплым, ласковым солнцем, заглянуть в синие глаза бездонного неба днём и манящую темноту чёрного ночного неба усыпанного мерцающими светлячками загадочных звёзд, раствориться в красотах природы, являющей всё новые чудеса и понять, что ты кому-то сильно нужен, что сам можешь помочь природе и украсить этот мир своим творением и трудом в поте лица. Такой труд -не гнёт спину, не горбит, а расправляет тело, наливает его жизненной силой и дает жизнь новым поколениям, приходящим в этот мир на время, чтобы успеть понять -как коротка и прекрасна жизнь, если человек в ладу с этим миром, если есть в тебе любовь и к людям, и к природе, и к братьям меньшим.

Степан продрал глаза после короткого беспокойного сна, глянул в окошко, наполовину задёрнутое белой занавеской.

Солнце уже поднялось высоко. В доме стояла тишина. Васятка с сестрёнками, сидя на чурбаках, грелись на

солнце, а хохотушка Нюрка звонко лила свои трели. Мать хлопотала в сарае, оставив на столе вчерашнюю картошку с кружкой молока и краюхой хлеба для Степана. Тревожить сына она не хотела – ночью слышала, как он ворочался на жёстком топчане и не мог долго заснуть.

Мать понимала, что, видимо, вчерашний разговор запал в душу и разбередил её. « Работник растёт – пусть сил на

страду набирает – скоро в поле». Наспех позавтракав, и,

прибрав стол за собой, Степан вышел во двор,

потягиваясь, ощущая натяжение мышц привычных к работе, и щурясь от яркого солнца. Нюрка, завидев старшего,

быстро сообщила все нынешние новости:

– Тятька к Шобете пошёл поговорить, а мамка только что со двора ушла к подруге, что была на сходе, за вчерашними новостями. Новости, видно, волновали многих, и разговоры шли по всему селу.

В доме Шобеты собралось несколько мужиков. Среди них, за столом сидел и Фёдор; Шобета стоял у печки,

прислонясь к её тёплой, белёной стене и внимательно слушал разговор, не встревая в него. За пустым, без сахара, чаем, заваренным душистой травой с иван-чаем, неспешно обсуждали – как снарядить ходоков в дорогу и что прознать про землю, и как там живётся прежним переселенцам;

присмотреться как устроились; одним словам- не верить и не одного поспрашивать, а сколько удастся. Чиновнику не верить, в первую очередь, – им отчитаться бы за свои дела бумагой, а нам там жить. Изба у хозяина была невелика и скамеек – маловато. Мужики всё подходили и пришлось перебраться во двор, тем более, что хозяйка увидела сколько грязи в избу нанесли и затягивающийся разговор кого-то заставлял затягиваться табаком из кисетов и начать скручивать из старой газеты, позаимствованной у секретаря в правлении, огромные самокрутки и заполнять их крупно резаным высушенным табаком домашнего приготовления – злющим и вышибающим из глаз слезу и при первых затяжках вызывающих покашливание. Тут уж хозяйка взбеленилась:

– Вы, мне тут, что за девичьи посиделки устроили, избу закоптить или спалить явились; и так от духу вашего зачахнуть можно. Вон, мой мужик, не дымит и ничего – не помер, – даже здоров сверх меры.

– Это что ж – он тебе ночами покою не даёт, а нам, в

виноватых ходить, – вякнул из угла местный бабник-

долговязый Яков.

– Ах ты, охальник, да я на тебя всех баб натравлю, чтоб тебя в могилу с твоим усердием загнали.

Изба затряслась от смеха от такой смелости хозяйской жены.

– Так что, гуляйте шибче, почтенные, во двор – пока я вас помелом не выгоню. Там и места побольше и воздух поздоровее, а мне тут- за вами прибираться.

Шобета, с молчаливым упрёком, и смешинкой в глазах посмотрел на грозную супругу и первым надел шапку.

– И, впрямь, там сподручнее будет. Берём скамейки! Там и на телеге место есть, да и завалинка подсохла, а кто – и стенку подопрёт. Спасибо, хозяйка, за чай. Все высыпали наружу, расположились поудобнее, подтащили ещё

нерасколотые чурбаки и, рассевшись, продолжили

заинтересованный разговор. Вопрос встал – как собрать в дорогу деда Евсея и Шобету? С миру по нитке – нищему рубаха! Осилили и этот вопрос, порешив собрать миром деньжат и харч, принарядить и деда Евсея у которого исправным был один костюм, приготовленный для отбытия в мир иной, чтобы не тревожить лишними хлопотами. Он себе уже и гроб – из хорошо отструганных досок, ладно пригнанный по размерам, хранил под крышей и скроил своими руками. Тут заметили и странную фигуру скорым шагом приближающуюся по улице ко двору.

– Ба, да это вот сам незваным к нам движется; по одной бороде только и узнать! Отворив калитку, и метя подолом

шинели, мышиного, серого, стального цвета, почти по земле, новёхонькой фуражке, лихо заломленной набок и ладно сидящей на голове, во двор важной походкой вошёл Евсей. Козырёк сверкал лаком, на красном околышке

хищно распустил лапы двуглавый орел из жёлтого металла. Из под шинели выглядывали начищенные до блеска яловые сапоги- явно большего размера, чем требовала нога.

– Это что за генерал к нам явился?, – пошутил Фёдор, -Откель такой нашёлся? Дед Евсей приблизился к телеге – мужики освободили ему место и подсадили под улыбки собравшихся. Дед задрал полы шинели, уложив их на коленях и показал, чудом явленные сапоги, в полном блеске.

– Откуда такое богатство? – опять спросил Фёдор. Евсей не спеша разгладил бороду и важно ответил:

– Я много генералов на своем веку видывал кои мне статью и в подметки не годились, а иные и осанистые и толковые были. Мундир этот, в вечеру, Тимошка Шалый задарма отдал, да еще и сказал, что один я и достоин его носить для представительства. Он, как и я, в гвардии служил. Мундир парадный – не изношенный, не стреляный и не

испачканный. Ему он теперь ненужный, хоть в приказчики в лавке выбился, а меня он ещё когда сорванцом был, уважал за то, что я его крапивой уму- разуму учил, да солдатские байки рассказывал. Шинель знатная! Бабы с утра уже обещали полы подшить. А, вот, сапоги не подошьешь – широка у Тимошки лапа, но в два шерстяных носка для представительства сойдут – если ещё вниз их гармошкой сделать. С мужиком я и в лаптях договорюсь.

– Тебе бы, дед, ещё к такой фуражке и медаль на шинель пристегнуть или две, – пробасил, не знавший военной