Игнатий Смолянин - Странствия Мелидена

– Сказывают, ты своим длинным дрыном как пером махаешь. Не покажешь старику?

– Отчего же не показать…

– Да, такого у нас еще не видали, как на ярмарке у грютских скоморохов, но куда страховиднее. Меч средиземский, дорогой. У нас про такие слышали, конечно, но даже за Речкой они не в почёте, разве что далеко в Камбенете. И сколько за него отдал, или по наследству получил? И у кого так научился, у немцев жил, или как?

– В Средиземье не был никогда. Но учился шесть лет у мастера Нимвурда из Камбенета. Он прибежал в Висагету лет пятнадцать назад или около того. И меч был его, он завещал его мне как лучшему ученику. Перед смертью, когда его отравили какие-то лиходеи.

– А к нам за какие провинности, если всё-таки по правде?

– По правде, убил на судебном поле боярского сына Экарта Нахвейга, из бояр Ветисских. Их лучшего бойца. Слышали про боярина Нахвея Вагунига, постельничего великого князя? То был его средний сын. Поэтому великий князь отправил меня на липенскую границу, от кровной мести. Поскольку знаю средиземский язык и грамоту тоже.

– Ну хорошо, куда тебя пристроить, воевода распорядится – его не будет дней десять, если не больше. Пока поживи в съезжей избе, всё равно пустует. С тиуном зря не собачься, он человек не плохой и не надменный, просто привыкнуть надо. Потом найдём постоянное место. Насчёт кормов распоряжусь, чтобы не жались на такого молодца-удальца. А чтобы не скучать и не есть харчи зря, отправляйтесь вдвоём с вечера сторожить Водовзводную стрельницу. Я пришлю провожатого, покажет, где и как. Не вполне подходящая служба для стременного дворянина при конях, но до воеводы не могу решать. А пока пойдём, поедим.

– Эй, кума, ты еще жива, – закричал сотский, входя в кухню. – Готовь нам закуску; хорошо бы выпить пива.

Так или примерно так поговорив, уселись всемером в съезжей избе. На этот раз снедь была обильная и даже с изыском – уважавшая сотского Горва расстаралась. Запомнились котлеты-битки из рублёной говядины и размоченного ржаного крошева, пиво в изобилии и даже медовое вино, сваренное на хмелю. Изрядно досталось и Мелидену – сотский подливал ему первому, явно надеясь развязать язык. Мелиден не возражал. К хмельному он был не слишком привычен, но к тридцати годам успел убедиться, что вино не лишает его до конца осознания своих речей и поступков. По крайней мере, он всегда помнил, что говорил и делал, и даже в сильном подпитии в глубине продолжал гореть маячок, заставляющий не переступать последнюю черту.

Когда-то, в ранней юности, у Мелидена вызывала недовольство и разочарование эта неспособность забыться до конца – какой тогда смысл в пьянстве, деньги на ветер. Но вскоре он начал её ценить. Возможно, проистекала эта особенность не только и не столько из телесной крепости, сколько попросту от непривычки – перебрав, Мелиден начинал изрыгать выпитое либо заваливался спать. Неважно, главное, Мелиден знал за собой такое, и потому не отказывался от редкой выпивки, когда предлагают на дармовщину.

Сначала говорили о местных делах, мелких и малоинтересных для Мелидена. Потом разговор перешёл на воеводу с присными, тут Мелиден насторожился – любая мелочь о будущем начальстве может иметь значение. Воевода, по словам рассказчиков, был грозным стариком, самовластным и упрямым, дотошно вникавшим во все дела, хорошо знающим свои воеводские обязанности и любящим наводить страх на подчинённых. Помимо любви к квасу и бане. «Обычай у него добр – когда спит, без палки проходи смело», – пошутил один из стражников. В молодости он был весьма склонен к блудодейству, даже через преступное насилие над жёнами служивых, но давно охладел к этому делу – здоровье стало не то. В то же время к будущности Гаура Воданига сотский и его люди относились с сомнением. Он был местный, из истуверанских то ли бояр, то ли князьков. Ждали, что великий князь раньше или позже заменит его на своего, висагетского. И скорее раньше, чем позже – как уже произошло в Новом Городе. Поэтому висагетские дела интересовали сотского весьма живо и с той точки зрения, кто сейчас любезен Ларсу Вагунигу и может пойти на липенское воеводство.

Увы, Мелиден не мог сказать ничего определённого на этот счёт. Что государь Ларс захочет назначить липенским воеводой своего, из ближних бояр, кого хорошо знает – да, весьма вероятно. Примеры есть, тот же своевольный, но теперь приниженный Новый Город. Ясно также, что это будет не один из младших братьев – Вирг Большой уже год в оковах и его участь становится только тяжелее, Барух затаился, как мышь под метлой. Но кто из ближних бояр – предсказать невозможно. Сильнее всего сейчас Ветисские, к сожалению. Вторые по силе Бельские с полуденной границы, но они не столько из Висагеты, сколько с полуденно-восходной Виртрагины, близко связанные родством с её подручным князем. Поэтому их сажают на околостепные места и вряд ли пошлют в лесной Липенск.

Наконец, разговор дошёл до его собственных дел. Мелиден улыбнулся про себя хитрости сотского, оттягивавшего эту часть посиделок до момента, когда Мелиден достаточно наберётся, по мнению начальника.

– Так расскажи, милый человек, как тебя угораздило зарубить сына самого Нахвея Вагунига из Ветисских. Неужто он лично на судейское ратовище вышел вместо того, чтобы выставить заместителя. И что был за спор такой важный.

Между прочим, на липенском диалекте Ветиса звучала скорее как Витиза и местные писари, дьяки и монахи порой писали, как слышится, оттого в той же грамоте боярина в одном месте могли звать Ветисским, а в другом Витизким. В столице за такой огрех били бы палками и пинками согнали с прикормленного места, а на окраине это было в порядке вещей, никто и внимания не обращал.

– Как раз спор был не слишком важный, даже не упомню подробностей, да и не особо вникал, – отвечал Мелиден, жуя пирог с рыбой и запивая домашним пивом на травах. – Где-то у себя, в витисских краях, поспорили те бояре с какой-то вдовой о куске земли, половине малого надела на ляде – так у нас зовут лес, вырубленный и выжженный под пашню.

– По-вашему ляд, а у нас пожнями зовут пашню под выжженным сябрами лесом, забодай тебя бык, – вставил один из дружинников.

– В общем, вдова явилась к Ларсу Вагунигу просить о правде, привела с собой пару свидетелей, – недовольный помехой, продолжил Мелиден. – Ветисские шуганули свидетелей так, что тех и след простыл. Вышло, что слово вдовы против слова Нахвея Вагунига. Стало быть, вдове надо было или возвращаться ни с чем, либо вызывать Ветисских на Божий суд. Как слабая женщина без мужа, она имела право выставить заместителя. Вот ей на меня и указали – я к тому времени провёл семь поединков, все выиграл, убил шестерых противников. Денег она предложила совсем немного, рубль и двадцать три копейки. Рубль я взял, копейки ей оставил на бедность. Но согласился – не ради денег, а из-за собственных счётов с Ветисскими. Они и моих родичей сильно ущемили, привыкли всё грести под себя. Долго рассказывать, почему и как, да и не нужно. Они многим встали поперёк горла. Я вполне понимал, что плюю против ветра и могу плохо кончить, даже если одержу победу – Ветисские могучий род и сейчас на самом верху. Да и великий князь явственно благоволил им, не мне. Но, верно, поэтому они и согласились – слишком были уверены в своём бойце, хотели покрасоваться лишний раз и показать свою силу.