Игнатий Смолянин - Странствия Мелидена

К тому времени – наступила уже середина студеня – он свёл первое знакомство с местной конной стражей, отличной от городского ополчения, охранявшего только башни и ворота, последние вместе со служилыми дворянами. В основном он сопровождал сотского Гиттина, которому придавал значимости своим видом телохранителя и который начал доверять ему мелкие служебные поручения. Сотский – это не сотник, а чин городского ополчения, прежде возглавлявший один из «концов» города и подчинявшийся главе ополчения – тысяцкому. Должность тысяцкого упразднили после присоединения Липенска к Висагете, а четверо сотских остались. Гиттин был старшим из них и отвечал за охрану города как такового, без внешнего округа.

В отличие от постепенно проникающегося доверием Гиттина, местные воины не принимали опального висагетца за своего, чурались, хотя опасались задевать в лицо. Важиня служил мостом, разрывающимся между берегами: он и к Мелидену чувствовал почтение, смешанное с земляческим родством, и с местными хотел бы побрататься. Впрочем, какие «местные» – большинство верховой стражи было собрано кто откуда, особенно сейчас, когда настоящие местные разъехались в так называемое полюдье. Объединялись эти служилые в земляческие группы, которым временами присылали подводу с кормами из прикрепленной деревни – тем и питались вкруговую из общего котла, сперва от одного кума, потом от другого.

Помимо землячеств, съезжие дворяне делились по чинам. «Лучшими» считали себя «дети боярские», причем и среди них выделялись «княжеского рода» и те, кто поднялся из простых дворян. Родословные припоминались земляками до пятого-седьмого колена, как и все обстоятельства возвышения или падения, с неизбежными во время склок преувеличениями. Ниже шли дворяне, образовавшиеся из рядовых дружинников, испомещённых на землю, либо из обременённых воинской повинностью старост. Среди них наблюдались свои деления: были городовые дворяне, обязанные охранять город и его ближайшие окрестности, были дворяне станичные, нёсшие дозорную службу на границе – в этих назначались самые молодые, сильные, умелые и с хорошим снаряжением. Станичные ставились выше городовых, но и среди последних выделялись «лучшие», включающие так называемых «жильцов», имеющих собственные дома в городе, и «стременных» – наиболее вооружённых и искусных. «Стременные» служили личной конной охраной при воеводе, а также выполняли особо важные поручения вроде сопровождения казны, доставки наиболее ответственной или секретной почты, и часто назначались начальниками над прочими дворянами при выдаче отдельных мелких заданий. Наконец, ниже всех стояли «боевые холопы», то есть вооружённые слуги при дворянах или детях боярских. Иногда их называли послужильцами или «батожниками».

Кстати сказать, родной сын настоящего боярина обычно стоял выше любых «детей боярских», даже заслуженных и убелённых сединами. Боярин – это мелкий князь с собственной вотчиной, их в окраинных княжествах вроде липенского можно пересчитать по пальцам и даже в Висагете десятка полтора. Тогда как дворяне имеют поместья – условные держания с двором, отписанные высшим князем в обмен на службу и подлежащие изъятию по её окончании. На деле, конечно, поместья с ходом времени превращались в наследственные и трудно отбираемые, а вотчины, напротив, облагались всё более жёсткими повинностями в пользу князя, что ставило под вопрос их вечность и неотчуждаемость. Однако разница еще сохранялась и хорошо осознавалась.

От чина зависели место за пиршественным столом в гриднице, очерёдность голоса при совете, изредка выдаваемое жалованье, но прежде всего «честь» – понятие неопределённое, но жизненно важное. В частности потому, что умаление чести ложилось на весь род и передавалось потомству. Стоило согласиться на низшее место за столом или на совете, и сын, и внук были бы обречены на это низшее по отношению к какому-то другому роду место, им обязательно припомнили бы прецедент. А значит, понижались их шансы занять высокую придворную или войсковую должность. Поэтому незначительный, казалось бы, вопрос о рассадке за столом порой порождал свирепейшие ссоры вплоть до отчаянного мордобоя невзирая ни на какие пени и последующие княжеские наказания. Считалось, что лучше пострадать самому, чем подвести род и потомство. Впрочем, и князь обычно исповедовал те же взгляды и потому с пониманием воспринимал эти распри, какими бы безобразными они ни были, и не слишком усердствовал с карами.

Мелиден был чужаком-одиночкой для всех, столичного землячества в Липенске не имелось. И чин его был не вполне ясен. По грамоте он значился всего лишь висагетским городовым дворянином – но висагетским, то есть столичным и выше прочих городов. И еще недавно он был стременным при самом великом князе, более того, гриднем-телохранителем. Последнее стало очевидным и без грамот, по повадкам и богатому снаряжению. С другой стороны, при нём имелся только один вооружённый слуга, и то не вполне его собственный, и малые корма.

Еще беспокоил вопрос денег. Получить припасы из отдалённого и мелкого поместья было трудно, просить не у кого и недостойно. Хорошо, что пока кормят в съезжей избе, но не вечно же там сидеть. Пока у него оставалось немного денег, но их следовало беречь. Где и как их достать – непонятно.

Также сидевшие в Липенске дворяне примерно поровну делились на «митрополичьих» (или просто православных) и «строгого толка», в свою очередь распадавшегося на несколько направлений по причине отсутствия общего духовного главы. «Истинники» преобладали с полночной стороны от Липенска и были особенно многочисленны в Новом Городе и Веттаме. В Висагете их учения сочли ересью на церковном соборе два года назад и начали подвергать утеснениям, но в недавно подчинённых окраинных княжествах на это пока не решались, дабы не возбуждать смуту. Дворяне-«истинники» опасались обсуждать свои дела при Мелидене, подозревая в нём великокняжеского наушника, помимо естественной ревности жителей окраин к столичному гордецу. Он был выше местных кургузых крепышей на пол-головы, необычно статен и ловок, и гладким бледным лицом отличался от окружающих багровых и опухших рож, заросших грязной волоснёй. Не свой человек.

Через несколько дней после приезда Мелиден выстрогал подобие большого и малого мечей из срубленной лещины, а Важиня вооружился саженной жердью, после чего начали биться между собой с неизменным итогом. Силы у Важини было с избытком, но скорости и вёрткости не хватало. Позже Мелиден стал вызывать на «потеху» любых желающих – поначалу они и сами вызывались в изобилии – с деревянным мечом и щитом или подобием рогатины либо другой дубины. Естественно, дрались в доспехах и шлемах, кто что имел, с условием не бить в лицо и по суставам. Никто, однако, не мог продержаться и на «Отче наш», тем более на «Радуйся, Искадина». Обычно после одного-двух отводящих отбивов следовал молниеносный тычок в живот или грудь, иногда с него и начиналось, либо с заходом в сторону удар по ноге и сразу же по голове.