Игнатий Смолянин - Странствия Мелидена

Потянулась однообразная служба – четыре стражи на Водовзводной башне или на Привратной, той, которая смотрит на полдень, на мост через Тадзену (главные ворота восточные, Висагетские) – затем четыре стражи отдыха в съезжей избе. Мелиден предпочитал одиночество на Водовзводной – Важиню можно не считать – и ему охотно уступали очередь. На Привратной было людно и больше возможностей поживиться, но Мелидена раздражали местные кметы. Почти все имели семьи в городе или пригородных сёлах, либо жили при ком-то, и бесконечно перетирали свои мелкие хозяйственные дрязги или склочную родню. Либо искали случай содрать мелкую взятку с проезжих мужиков или купцов, вершиной чего была дармовая пьянка в грязной сторожевой избе, прислонившейся к башне. Мелиден брезговал и одним, и другим, и третьим. Погони за мелкими воришками и бесконечные столь же мелочные ссоры его не увлекали. Религиозных споров при нём избегали, иное не приземлённое было стражникам чуждо.

Тем временем ударили первые морозы, установился санный путь, начался малый пост. Мелиден не желал его соблюдать: пусть монахи постятся, им положено молиться за всех. А служилый дворянин должен быть в силе в любое время года независимо от одобрения или неодобрения попов. Это от чрезмерного винопития вред, от мясоедения вреда не бывает. К тому времени он обвыкся и приобрёл некоторое уважение управителевой дворни. Начали даже советоваться изредка, как с непьющим, грамотным, повидавшим другие места и небоязливым. Стоило растаять первому льду, и языки развязались.

Обнаружилось, что в городе есть поклонники строгого «новгородского» толка в противовес более умеренному «митрополичью». Удивительно, сколь важными оказались эти никчемные в быту вопросы для внешне грубых и простоватых обывателей. «Общеверцы» свободнее относились к соблюдению постов, к знакам почтительности к старшим, меньше следили за речью, меньше кланялись, реже цитировали писание, менее строги были в одежде, которая у «новгородцев» (они сами себя называли «истинниками») была исключительно «смирных» тёмных цветов. В то же время среди обычных православных набирали силу поборники монашеской «чистоты», стремящиеся превозмочь еретиков в догматизме и аскетизме, а среди «новгородцев» множились толки, отклоняющиеся в самые разные стороны. Разобраться в местных хитросплетениях за считанные дни было сложно, и не очень хотелось.

Управитель и часть дворни были выходцами из «истинников», с которыми поддерживали связи, но сами от строгого толка отошли, за что сурово укорялись роднёй с полночного «новгородского конца». Управитель даже прожил в юности десять лет в Средиземье, в самой Гетальке, будучи послан туда на обучение прошлым воеводой – сыном последнего липенского князя. Оттуда он привёз жену, которая умерла несколько лет назад в тоске и печали, так как «истинническая» родня категорически отказалась её принять и внешне помирилась с управителем только после её смерти. С воеводой у управителя оказались тоже сложные отношения.

Мелиден не любил попов, не хотел вникать в сомнительную заумь древних писаний, всех этих «сынов света», полупонятных даже по причине архаического языка, считал их переливанием из пустого в порожнее, а начётчиков – косными фанатиками либо лицемерами. И не особенно скрывал своё отношение. В Висагете ему доводилось учиться искусству счёта и средиземской грамоте у приверженцев «новгородского толка», укоренившегося лет двадцать назад. Но висагетские сторонники не принадлежали к ядру секты, не вдавались в тарлагианские догмы, были скорее любителями редкой книжной премудрости и звездочётства. Почерпнутые у древних философов рассуждения лишали их веры в бессмертие души и Страшный Суд, что они обиняками и как бы между прочим давали понять своему старательному ученику. Они были осторожны и не требовали слепого принятия своих взглядов; тем легче соглашался с их доводами боевитый от природы Мелиден, не терпевший грубого навязывания чужой воли.

Бесстрашные насмешки над истовыми «истинниками», равно как над набивающими шишки на лбу монахами-правоверами принесли Мелидену скрытые симпатии некоторых блудных выходцев из строгого толка. Сами они тушевались перед начётчиками, с детства привыкнув беспрекословно принимать их духовный авторитет и власть, что вбивалось учительницами-«черницами» не только постоянными тумаками, но и ременной плетью, однако тяготились этой властью. Управитель тоже заметно смягчился, особенно когда обнаружил неожиданную грамотность Мелидена даже в средиземском наречии.

Воистину, стоит проявить своё ясное и обоснованное отношение в каком-либо важном вопросе, и наряду с противниками всегда появляются сторонники. Прозябают те, кто не холоден и не горяч.

Наконец, появился долгожданный воевода, чью свиту заблаговременно заметили от восточных ворот. Он почти сразу отправился к управителю, где его встречали со снятыми шапками. Был канун праздника Введения – «Введение пришло, зиму принесло». Судя по обилию подобных календарных примет, зима ожидалась народом долго и упорно. Гаур Воданиг был толстый седой старик в длиннополом кафтане и котиковой шапке – почему-то морской мех, покупаемый у норков, выше ценился в Липенске, чем родные белки, куницы и даже бобры, водящиеся в здешних лесных речках в изобилии. Его сопровождали секретарь-«печатник», чахоточный и бледный молодой монах, и начальник охраны Икут, имевший странную кличку «Палач» – высокий красивый мужчина с румяным круглым лицом, большими тёмными глазами и густой шапкой русых кудрей. Он брил щеки и носил длинные усы в противоположность почти всем окружающим, отпускавшим бороды, зачастую весьма неопрятные.

Мелиден, пока жил в Висагете, тоже брил бороду, оставляя только короткие усы. Но по пути в Липенск выросла щетина, превратившаяся в короткую бородку по местному обычаю. У него не было ни малейшего желания попадаться на глаза начальству раньше времени, и он постарался задержаться на Водовзводной башне, показывая служебное рвение. Нравилась ему башня, откуда с косогора открывался вид на десятки вёрст вниз по течению Тадзены, на живописные поля, луга, леса, ближние капустные огороды с сарайчиками и дальние деревни. Относительная уединённость позволяла махать мечами сколько угодно, не вызывая чрезмерного любопытства, и даже стрелять из самострела, пока Важиня стоял вверху на стрёме. С невысокого простенка на неприметной северной стороне можно было спуститься наружу по пеньковой лестнице, ниже к валу прислонялась длинная еловая слега с вставленными в пазы поперечинами, прикрученными ивовыми ветвями. Вал был не только крутой, но и обливался в зимнее время водой, превращающейся в лёд. Дальше находился не слишком широкий ров с изрядно осевшими стенками, через который была переброшена пара отёсанных брёвен.