Евгений Кулькин - Обручник. Книга третья. Изгой

И началось это с Троцкого.

Вот уж кого было не остановить!

Однажды, кажется, в восемнадцатом, случилось им быть в месте где-то в войсках. И вот там Лейба так распалился, что сперва утверждал, что революция – благо, а потом уверил, что зло.

И это там его один мелкий во всех отношениях командирик спросил:

– Так при каких делах вашу фамилию писать с большой буквы?

Уже в штабе, брызгая слюной, он орал:

– Расстрелять этого мерзавца!

На что Сталин твердо сказал:

– Только со мной.

Всем болтунам, считает Сталин, кажется, что слушатели упиваются только тембром их голоса, а не столько тем, что они говорят.

Вторым по болтливости он бы поставил Бухарина. Особенно пышко расцветает он фразопарением, когда рядом оказываются женщины. Тут его просто не остановить.

Правда, при этом заметных каких-либо глупостей он не говорит.

Спорности проскакивают. И – не более того. А так – шпарит как по писаному.

Вот это как-то изрек остановившей его в дверях, чтобы вытер ноги, уборщице:

– Как это ни прискорбно прозвучит, но интуиция – главный враг нашего покоя. – И пошел. Не вытерев, конечно, ног.

Сталин не любит с кем-либо состязаться в умности, хотя бы потому, как знает, что это никому не нужно. А потом – он был человеком дела. Причем сугубо конкретного.

Не под руку, взведенную на подзатылок, будь сказано, что ловил он порой себя на пагубном ощущении, что Владимир Ильич, любуясь своей картавостью, порою тоже был излишне многословен.

– Как это ни парадоксально прозвучит, а Сталина уберегают от излишней болтовни книги.

Когда тянет влезть в какую-нибудь дискуссию или спор, он наугад берет то, что попадется под руку, и начинает читать. Без разбору что. Главное, чтобы это отвлекло от той никчемности, которая способна испепелить до конца всю жизнь.

Вот это наткнулся он на томик «Еврейских афоризмов». Вроде уж не большая невидаль. А столько там интересного нашел.

Например, такое:

«Не ветер, а еврейские деньги – вот что поддувало в паруса Колумба!»

Или: «Мы – евреи по истории и по рождению есть то, чем мы желаем быть».

Вот другим бы так. Особенно русским. Начитавшись чужих афоризмов, тянет обрести и свои.

Только Сталин страх как стесняется стать автором хоть одного из них. Когда же ему удается какая-нибудь складовица, он, перечитав, тут же предает ее огню. Или – порванию.

Хотя многое из того, что говорил Берия, нельзя было отнести к разряду стопроцентной умности, на откровенную глупость он тоже не тянул и потому довольно скоро как бы вписался в интерьер того, что окружало вождя. Причем проявлением своих способностей он как бы дозировал их знакомство. Не расширял и углублял его, а тихо перемежал чем-то неожиданным. Иногда визгливым чтением стихов. Это надо слышать!

И все это на грузинском. И пел он козлетоном. Причем явно знал, что не поранит слух патрона:

Но выразительнее всего он молчал. Поблескивал стеклами пенсне и не произносил ни слова.

В такое время он напоминал корабль, который где-то среди океана вспышками точек и тире азбуки Морзе ведет насущный переговор с никем невидимым собеседником.

К удивлению Сталина, в конце концов и Берия поразил его афоризмом, сказав:

– Чем пытаться забывать то, что не надо помнить, не лучше ли его вообще не знать.

На этом они в тот раз и расстались. Сталин – в памяти – увез его облик в Москву. А он – в молву пускал все новые и новые подробности их многочисленных бесед, снабжая все это дремучей отсебятиной. Это он придумал Сталину такую фразу:

«Лучше поклониться врагу мертвому, чем простить живого».

И все, кто это слышал, восхищались мужественной мудрости вождя.

13.02. В Америке прошла презентация книги иеромонаха Илиодора (в миру Труфанова) о Распутине «Святой черт».

Шел тридцатый от века и тринадцатый от принятия Советской власти год.

И это о нем крестьяне складушничали:

В последовательности все выглядело именно так.

Сперва обещали выполнить лозунг революции «Земля – крестьянам». Потом всех – из-под палки, а то и пистолета – стали загонять в колхозы. А тех, кто что-то стоил на земле, раскулачили и посослали кого куда.

Родителям и братовьям Пелагеи выпала Сибирь. Собрались родственники в кучу общую кручину править.

И сказала мать Пелагеи.

– Поля! А ведь он тебя наверняка помнит.

Пелагея поняла, о ком речь. Знала и что от нее требовалось: написать. Тем более что часто через газеты Сталин отвечал разному роду страдальцев. И, естественно, помогал.

Все смотрели на Пелагею. А она – молчала. Что им было сказать? Что в свое время он ее тайно оставил, сбежав, как она думала, в неизвестность. А когда приспичило, стал искать. Но в ней еще злоба не перекипела. Что было дальше? Сумасшедшая тоска. И – уходящие годы. Не уходящие, а прямо летящие. И, как неизбежность, замужество.

Теперь у нее устоявшаяся судьба. Муж Николай Фомин – механик – человек покладистый и не озороватый. Сын – Валерий – тоже вполне приличный мальчик. Есть еще – совсем малютка – дочка. Галиной назвали. В честь… Да какая разница, в честь кого? В честь себя, то бишь ее.

Смотрят на нее родственники. Кажется, с надеждой. Хотя гордости у всех хватает, чтобы не унижаться. Но ведь это – не они, а – за них.

Ходит, ластясь к каждому по очереди, – кошка. Ее Пелагея увезет из Тотьмы в Вологду. На память о своем сытом доме. Ибо дом – тоже уже не их. И скотина во дворе. И сам двор. Их только кручина. Которая скоро превратится в тоску. А потом, но это уже в Сибири, и в муку.

Ничего не понимающий Валерчик залезет на стул и читает:

Отец – вздыхает. Мать – охает. Братовья – молча курят.

И вдруг отец, как вынырнув из омута думы, произнес:

– А будет ли жизнь, коли других – под корень, а нас – лишь лишка да с вершка?

Братья разом взворочились, словно их стали доскунать блохи. В полуголос заплакала мать. И в это время лопнула поводом матица.

И какая-то труха из щели посыпалась.

– Ну вот! – перекрестился отец. – Дом все и сказал.

И Пелагея внутренне расслабилась.

Гордость не надо было бросать никому под ноги.

Они долго делали не то что надо. А когда настала пора это понять, жизнь кончилась.

Сталин слушает по радио эту присказку и размышляет: а когда, собственно, им было делано то что надо? Да и не надо тоже?