Шерман Гадэс - Dрево

Девушка сидела, повернувшись к двери. Я взялся за одеяло, чтобы вновь укутаться в него, но не смог: мне было слишком душно.

– Извините. Я не знаю, откуда он взялся.

– Вам нужно обработать рану.

– Ничего не нужно. Само пройдет.

– А если вы заболеете? – служанка вновь посмотрела на мое плечо. – Господин Марсель говорил, что за вами необходимо ухаживать, беречь от яркого света, потому что… – она запнулась.

– Что?

– У вас слабое здоровье и совсем нет родных, кто позаботился бы о вас.

Я глубоко вздохнул.

– Марсель прав, как всегда. Мой престарелый отец умер в минувшем году, мне пришлось проехать пол-Европы, чтобы похоронить его в Валахии, как он того желал.

– Очень прискорбно, господин граф.

– Я совсем не знал его и рос вдалеке. Мы редко общались, были чужими.

Девушка глядела на меня, поминутно опуская глаза, я обернулся к ней и вновь принялся изучать черты ее лица, отбросив неприятные воспоминания. Эти бездушные венские графини, всегда одинаковые, в похожих кринолинах, с ничего не выражающими затуманенными глазами, вызывали во мне скуку и отвращение, в то время как Жоржетта представлялась существом из другого мира, гораздо ниже меня во всем, но я никогда не относился к слугам тем образом, что пытались мне внушить учителя в Майнце или замке. Я ценил и уважал своего камердинера, без опеки которого не протянул бы и недели, старался с должным вниманием присматриваться ко всем, кто окружал меня в особняке, и только в последние месяцы из-за резкого обострения болезни вел себя несколько отстраненно, рассеянно, полностью доверив Марселю распоряжаться своим персоналом. Впрочем, я знал, что он не обижает этих людей, не стремится унизить их, печется о здоровом климате в моем доме. «Здоровом климате» – забавное выражение. Учитывая, что хозяин сам дышит на ладан во время очередного приступа.

Жоржетта, заметив подобную кривую ухмылку, посчитала поводом для нее собственное поведение. Она отвернулась, вздохнув, но не покинула комнату. Я понял, что она вообще не собирается отсюда уходить, только что же ее держало? Загадка… Со стороны ситуация не представлялась приличной, а вернее – являлась неприличной до крайности. Несмотря на всё привитое воспитание и полученное образование, самые начатки моей морали были основоположены крестьянской семьей, и поэтому, наверное, я мог оказаться в совершенно немыслимом для аристократа положении, не ощущая при этом острой необходимости пустить себе пулю в лоб от стыда и бесчестья.

Служанка вновь обернулась, протянула руку и – не знаю, как такое могло случиться, – крепко обняла меня за голову, будто обиженного кем-то ребенка, прижала к своему платью, и мне захотелось спрятаться от жестокого, бессмысленного мира и всех несчастий, преследовавших меня на протяжении стольких лет, за ее хрупкой спиной. Я слышал удары чужого сердца так близко, что начал успокаиваться от тревог, от страха перед болью и ночными безумными видениями, мне даже показалось на миг, что я плачу от умиротворения, внезапно подаренного мне судьбой, словно глоток холодного воздуха в изматывающие часы зноя, но этот ритм становился чаще, сбивчивее, отвлекая от безмятежной картины светлой радости, он мешал мне сосредоточиться, выводил из страны грез – единственной, где я мог обрести хоть какое-то счастье, похищал мое сказочное забвение, мой драгоценный покой, и я отпрянул, разочарованный и бессмысленно потревоженный.

Жоржетта по-прежнему обнимала меня, и от ее сочувствия больно сдавливало горло. Я хотел указать девушке на дверь, но она, поймав мою руку, прижалась к ней губами. Не знаю, какое помутнение рассудка руководило ею, зачем она делала это? Наверное, чтобы я тоже пожалел ее, утешил от бесконечных мирских тревог? Она села ко мне еще ближе, как тянутся к растопленному камину в ледяной зимний вечер, как я сам глубокой январской ночью, продрогший до костей, едва не залез в очаг занесенного снегом трактира, чтобы избавиться от судороги в мышцах и дикой усталости с дороги. Я вспомнил черный, застрявший на перевале экипаж, неподдельный ужас Хаймнера и молчаливое смирение отца Гектора.

На глазах у служанки выступили слезы. Я не выносил их, поэтому быстро смахнул капельки с ее лица, чтобы она перестала плакать, перестала мучить меня, и прикоснулся губами к теплой щеке. Шея служанки находилась в паре сантиметров от меня, и я изучал хорошо прорисованные вены и даже отчетливо слышал, как по ним бежит кровь, разгоняемая силой взволнованного сердца. Удивительно, насколько ясным оставалось мое сознание, как точно и внимательно я подмечал все детали, каким здоровым мог бы быть, если бы подобные минуты длились чаще. Ни боли, никаких жутких видений – лишь четкость, размеренность и пустота. Абсолютная пустота – предел моих мечтаний. Идеальная картина навеки застывшей гармонии. Жоржетта сдавила пальцами мою руку, я едва приподнял лицо, и она дотронулась губами до моего нахмуренного лба. Наверное, она запечатлела долгий поцелуй, мне так показалось. Вздохнув, я сел подальше от нее. Девушка прикрыла глаза, улыбнулась и безвольно опустила голову. Испугавшись, я поддержал служанку: она слабо качнулась в моих руках, подобно игрушке, лишенной твердых пальцев кукловода, после чего, стоило мне только убрать их, как ее тело бесшумно съехало на край одеяла и долго оставалось неподвижным, словно она крепко задремала. Но я понял, что это не сон. Жоржетта была мертва. Ее сердце больше не стучало в моих ушах. Наступил покой, которого я так желал. Вечный покой смерти.

Я сидел в оцепенении, потом резко встряхнул ее за плечи, прислонился к груди, пытливо вслушивался – нужно же сделать хоть что-то, верно? В одной газете я читал глупую статью из медицинской хроники о возможности вновь запустить остановившееся сердце, будто бы оно представляет собой ржавый механизм, который достаточно обильно смазать, чтобы он заработал, как прежде, – только сейчас мне не хотелось смеяться над умозаключениями докторов. Я решил ударить служанку в точности по описанному, но мои слабые попытки не возымели успеха. Да и как я мог поднять на кого-то кулак?

Время шло, светало, значит через час заработают люди на кухне, выйдет прачка. А у меня в спальне лежит бездыханное тело, и я в одних кальсонах расхаживаю по комнате, глотая слезы. Потерянный, беспомощный, охваченный страхом. За что мне такие испытания?..

В коридоре и на нижнем этаже стояла прежняя тишина. Ловя каждый порыв воздуха, я приоткрыл дверь. Убеждая себя в том, что Жоржетта просто спит, бережно подняв ее, весь мокрый от волнения я спустился по лестнице и оставил служанку на диване в гостиной, будто утомленная делами, присев на минуту, она случайно попала в объятья Морфея. Я сложил ей руки на коленях, и она действительно выглядела столь естественно, словно вот-вот очнется. Радостная улыбка так и застыла на ее губах, так и закаменеет теперь навсегда. Неслышно я вернулся к себе, сдерживая рыдания. Как мне было жаль эту юную угасшую жизнь! И хотя я понимал, что моей вины в столь внезапной смерти нет, что произошло роковое стечение обстоятельств, совесть слишком терзала душу. Зашторив наглухо окно, я упал на постель, стараясь отодвинуться от того края, где еще недавно молчала Жоржетта, и провалился в бесконечную темноту. Черные лапы бездны сковали мой разум.