Владимир Голубев - Забытый рубеж

Неожиданно он прикусил язык и воровато осмотрелся по сторонам – поблизости от двора никого постороннего не оказалось, а на тары-бары даже куры не обратили внимания.

– Лихое времечко. Забыл, в какую пору живём-то? Не болтай лишнего, ни в школе, ни с ребятами, понял?

– Да знаю, не дурак.

– Может, и возвращусь поближе к старости к земле-матушке, если бог даст, а пока нам с матерью вас ещё надо поднимать, на ноги ставить…

Но Петька не дослушал батю и задрал голову к небу, где, нарастая с глухим рокотом, раздался рёв мотора приближающегося к деревне самолёта. Привлечённые необычным шумом люди выходили из домов, смотря в поднебесье, где ещё шмыгали неугомонные стрижи. Петька с отцом не сводили глаз с неба, но тут младшая ребятня, чумазые Сашка и Мишка, выбравшись из лопухов, подбежали к Василию и молча встали, прижавшись к батиным ногам.

Гул мотора стал ещё резче, самолёт нёсся с запада на восток вдоль сонной с утра Незнайки и, казалось, прямо на них.

– Наш? – спросил отца Петька и повернулся в сторону звука.

– Как тут узнаешь: ещё далеко. Ты это, беги в дом, к матери, пусть берёт Витьку, и с Лидкой айда в погреб.

– Батя, да ты что?

– Иди, говорю.

Старший недовольно запыхтел, но всё же побежал под бугор, к дому. Тем временем, снижаясь, самолёт закружился над деревней по кругу, словно волчок. Теперь можно было без особого труда рассмотреть чёрные кресты на крыльях и громоздкое шасси с обтекателями, а ещё стволы то ли пулемётов, то ли пушек, грозно глядевших на сельчан и почти цеплявших кроны исполинских ив, что росли вдоль речки.

По деревне раздались вопли. Соседи Сугробовы с криком кинулись из проулка к своему погребу. Василий прихватил младших Сашку и Мишку и поспешил в овражек, надёжно прикрытый старыми деревьями. Из избы выскочила жена и, прижав младенца, бросилась вниз, за мужем. Последними выскочили Лида и Петя, старшой, как резаный, завопил с порога:

– Батя, вы где?

– Бегом к нам!

– Может, это наши?

– Я тебе дам сейчас крапивой по заднице! Будут тебе «наши»!

Ребята побежали, в несколько шагов оказавшись в овражке. Самолёт продолжал кружить, словно выискивая цель поважнее и посерьёзнее, чем эти убогие домишки и недостроенный коровник вблизи малеевского леса. Но Петька с глупой надеждой в глазах продолжал пялиться в кусок неба между ветками рослых ив, всё ещё жаждав разглядеть родные красные звезды на крыльях и фюзеляже. А самолёт вновь развернулся и, со свистом рассекая воздух вдоль речушки, над улочкой, принялся нещадно палить из всех пулемётов.

Вся семья, и стар и млад, лежала в вершинке, ниже двора, около летней кухни, на прогретой земле, ткнувшись лицами в траву, облетевшую листву и вдыхая тяжкий дух недавно скошенной сныти. Всё это – нежданное, непривычное да вместе с неслыханной ранее пальбой – подняло в людях полузабытый младенческий животный страх, заставляя нещадно колотиться сердца. Ко второму проходу беспощадной крылатой машины над деревней малыши были уже чуть живые от боязни, да и старшие находились в полуобмороке.

С минуту назад что-то грозное, не знающее пощады, садануло в ближнюю ветлу, как бы жаждая крупповской сталью распороть морщинистый ствол, обильно осыпав вокруг скошенные ветки и листву. Повторный обстрел, к счастью, оказался последним. Поворотив винтами на север, «юнкерс» понёсся в сторону Волохово, всё ещё храня в своих нерастраченных боезапасах скорую лютую смерть.

Семья Василия отряхнулась от пыли и мусора и выкарабкалась из-под спасительного откоса.

– Вот гад! Чую, я не успею доделать потолок в новой избе. Что там Гришка-то наш в письме накарябал? – спросил муж.

– Петь, принеси-ка сюда весточку от дяди Григория.

Петька закивал вихрастой головой и в несколько шагов оказался в избе. Он живо воротился, размахивая из стороны в сторону солдатским письмецом на серой бумаге.

– Погоди мотать-то, а то потеряешь, сорванец. Лучше скорее читай.

Старший сын с важностью сельского активиста развернул солдатский треугольник и с выражением прочитал:

– Значит так: «Дорогие мои Василий и Анастасия, шлю вам письмо из Красной Армии. У меня всё нормально, нахожусь в лагерях, где командиры нас готовят к грядущим боям с неприятелем. В бою пока не был, но скоро выступаем. Надеюсь, что ещё вам напишу. Настя, если случайно будет подходить близко проклятый немец, то устройте с ребятнёй убежище такого вида: длина 4,5 метра, ширина сверху 1,75 метра, снизу 1,25 метра, и глубина 1,5 метра, и настлать потолок из брёвен, что остались после постройки избы, а с одного конца оставить проход. С большим приветом, красноармеец Григорий».

– Молодец, Гриша! Петька, хорош сегодня шкодить, сходи-ка лучше за лопатами.

– А как же рыбалка, да ещё хотели на омут за раками смотаться?

– Будут тебе раки, а пока копать пошли. Я тебе ещё все свои уловистые места покажу, будете с ухой.

– И меня возьмите, – обняв отца за ногу, загундосил Мишка.

– Пошли, будешь нам помогать.

Самолёт не вернулся. Покружив над Волоховым и Пироговым и дав несколько очередей по крытым дранкой крышам, он унёсся дальше на восток, в сторону Каширы.

На рассвете в окно постучали, приспел сосед Чернов.

– Василий, ты тут?

– А где мне быть-то. Заходи в дом, дай только порты натяну.

– Собирайся, тут пришли из Волохова, из сельсовета, скликают всех мужиков у дома Костетских.

– А что стряслось-то?

– Говорят, завтра пойдём в Серпухов.

– Зачем?

– Так всеобщая мобилизация. Ты на радостях, что вернулся, позабыл про войну?

– Так коммунисты талдычили сколько лет, что, мол, война если случится, то будет малой кровью да на вражьей земле.

– Что теперь говорить-то, Василий Андреевич, пошли, время идёт.

– Теперь понятно, выхожу. Сообща пойдём.

Василий воротился где-то через полчаса, поставив закорючку за вручённую повестку о призыве, и молча выслушал инструктаж. Он грузно, как-то по-стариковски опустился на лавку около печи, навалившись всем телом на неё. Настёна топила печь. Дети ещё спали на полатях. Младший, раскинувшись, сопел в люльке, подвешенной к потолку около их кровати. Она выглянула из кухни:

– Вась, испачкаешься в побелке, отодвинься от печки. Пиджак только выстирала, и так руки ноют от стирки. Скажи, что там было-то, не молчи.

– Ухожу я, мать…

Её как наточенным ножом полоснуло словечко «мать»: никогда он её так не называл, хотя у них уже в избе пятеро детишек.

– Куда? – спросила жена и тут же пожалела о заданном вопросе.

– Да на проклятую войну.

Анастасии до солёных слёз захотелось шваркнуть из рук на пол ухват и истошно заголосить на всю деревню… Но не швырнула, лишь, задёрнув кухонную занавеску, спросила:

– Когда?