Владимир Голубев - Забытый рубеж

– А я… Да ты знаешь, приехал по комсомольской путёвке, как потребный специалист-строитель в кадровый резерв для Дальнего Востока. Значит, надо же кому-то по науке дома у нас строить и заводы. Если бы не путёвка, я бы уже давно записался в ополчение. Непременно попросился бы в Первую дивизию народного ополчения. Знаешь, а они ведь уже вовсю воюют где-то в Смоленской области, мне наша Лера говорила. У неё отец в ополчении, недавно письмо прислал. Как ты думаешь, наши остановят фрицев?

– Остановят, конечно. Не получится под Смоленском, так на нашем оборонном рубеже застрянут. А мы дружно постараемся.

– Как думаешь, мы с тобой успеем попасть на фронт, или война уже закончится?

– Мне кажется, успеем. Немец уже в соседней Смоленской области. Она рядом, вот за этими лесами, – комсорг помолчал, а после посмотрел на собеседника. – Худой, в чём только душа держится, а всё туда же, лишь бы тебе воевать да кровь проливать. Ты один в семье?

– Нет, ещё две сестры и младший брат.

– А я, брат, у мамы один, и она у меня одна. У неё уже вся голова седая, хотя, а она ещё совсем не старая, ей нет даже сорока. Ни отца, ни родни, сам знаешь, какие были времена, – он умолк, и под ним предательски зашуршало пересушенное сено. – А какие времена грядут? Но ты не подумай, у меня поджилки не трясутся, я хоть сию минуту готов за дело мировой революции свою голову сложить. Сегодня, когда шли по вокзалу, там в Можайске, смотрю, рядом с газетой «Правда» висит плакат «Родина-мать зовёт». Смотрю и вижу, что одна винтовка со штыком, что за её спиной моя и меня поджидает, и она смотрит мне прямо в глаза, мол, давай, вставай в строй.

– Я тоже, как посмотрю на плакаты, у меня аж холодок бежит по спине. Словно в тундре идёшь на лыжах, и тут ветерок поднялся, и ты начинаешь замерзать, брр.

– А я вот сегодня послушал нашего Андрея Аристарховича, и чую всем своим рабочим нутром, что этот бывший царский прапорщик несёт нам какую-то контрреволюционную пропаганду. Ты слышал, о чём он проповедал, мол, немцы первыми начали зверства, ещё до Гитлера?

– Нет, я толком ничего не слышал, так, только обрывки слов, но ничего не понял.

– А я вот понимаю своим комсомольским рассудком, что-то тут не то. Как так, рассуди сам: немецкие рабочие, одетые в форму германской армии, братались с русскими солдатами на фронтах, а после ведь революцию в Германии устроили в 1918 году. А он талдычит про газы и бомбардировки, специально, гад, фашистов обеляет. А потом, зачем нам вспоминать царскую войну 1812 года, ведь те солдаты защищали царя, помещиков и купцов? К чему нам дворяне, голубая кровь, честь и дуэли? Завтра я поговорю с кем надо, пусть с ним разберутся. А когда вернёмся в Москву, напишу заявление в военкомате, чтобы меня взяли в политическое училище. Я желаю выявлять предателей и трусов. Ух, никто не укроется от меня: ни бывший поп, ни офицерьё, ни кулаки с подкулачниками. А ещё я старичьё на дух не переношу, всяких дедов и бабок. Мне так и видится, как в каждой седой голове маются контрреволюционные мысли: «а при царе было лучше», «говядина была подешевле, не то что щас». Они бы всех нас поубивали, дай им волю!

– Да, Юра, у тебя планы, прямо как на третью пятилетку.

– Может, махнёшь и ты со мной, а? Вроде ты парень неглупый. Вдвоём-то в жизни ловчее будет!

– Сергеев, ты знаешь, у меня комсомольская путёвка и бронь. Мне туда пока нельзя, меня ждут партийно-хозяйственные органы на родной Чукотке.

– Ладно, давай ложиться спать.

– Спокойной ночи. Утро вечера мудренее.

Саша отвернулся в темноту, к дрыхнущему однокурснику, но ему, несмотря на поздний час, всё ещё не спалось. Густой мрак августовской ночи окружал его, он был везде: за хлипкой кровлей сарая, в окнах домов и в пустых проёмах сеновала. Мысли не давали парню покоя и кружились в нём роем пчёл, что как-то ему повезло понаблюдать на экскурсии в Тимирязевском саду. Он то вспоминал далёкую семью, но прогонял милые сердцу образы дома, не желая предаваться грусти, а то нежданно всплывали милые и добрые глаза его одноклассницы Веры Дьячковой; то вдруг по-детски, до слёз, становилось жаль безобидного Андрея Аристарховича, ведь Саня, по рассказам Сергеева, прекрасно понимал, чем может закончиться для пожилого учителя черчения экскурсия по окрестностям Бородинского поля.

Из овражка потянуло свежестью, и, укрывшись с головой, Чистов наконец-то забылся тревожным сном.

После завтрака комсорг Юрий Сергеев куда-то исчез, но на прощанье, хитро подмигнув Сашке, крикнул:

– Давай паши за двоих, деревня. Мне надо отлучиться по важному делу.

Ничего не ответил Чистов, едва сдержался, чтобы не огреть лопатой Юрку, догадываясь, куда мог собраться комсорг. Но стерпел, теша себя лишь мыслью, что он не расслышал всего разговора с учителем, может, там и вправду была какая-то крамола о великом деле Ленина-Сталина.

С утра вновь прибывшие на трудовой фронт укрепрайона наконец-то приступили к работе. Две учебные группы, в которых оказался и Чистов, разбили на десятки, вывели за деревню, где посреди поля женщины и девушки уже копали противотанковый ров, а ближе к перелеску готовили блиндажи и огневые точки для советских войск. Время от времени бригада взрывников выставляла оцепление во рву и под свист босоногой детворы подрывала землю, а следом студенты и гражданские должны были зачищать и углублять рвы, выкидывая землю на поверхность. Работа оказалась чрезвычайно трудной для горожан и требовала от студентов значительной физической силы. Но никто вслух не жаловался, все знали: солдатам и офицерам на фронте во сто крат труднее. Особенно парням было зазорно малодушничать рядом со своими девчонками, а тем более перед чужими девицами, которые работали отдельными бригадами. Но последние практически не переговаривались даже между собой, изредка кто-то мог что-то спросить у них – они односложно отвечали, и всё. Странные соседки прятались от студентов, словно те поголовно были заражены страшной инфекционной болезнью. Между ними выросла возведённая кем-то невидимая стена, и даже во время отдыха они садились поодаль друг от друга и молча переводили дух.

Первый день выдался особенно тяжким. Молодежь уже к обеду сбила руки в кровь, и черенки лопат горели в ладонях студентов. Саша, отвыкший за два года обучения от каждодневного физического труда, тоже едва втягивался в тяжкую работу на будущем рубеже обороны. После обеда его, как отличника – будущего строителя и просто жилистого парня, позвали в перелесок к строящимся блиндажам. Постройкой командовал пожилой сержант с пышными седыми усами и добрыми глазами из-под кустистых бровей.

– Ну что, студент, глянь, может, что посоветуешь.

Саша засмущался, но присмотрелся. Сруб из брёвен уходил в землю, а рядом лежали свежеспиленные деревья, скорее всего, для перекрытия.