Владимир Голубев - Забытый рубеж

– Уже завтра идти в Волохово, и после всем гуртом погонят прямо в Серпухов, ну а там будет видно.

У супруги за перегородкой только и вырвалось-то:

– О Господи!

– Не голоси, а то детей поднимешь, пусть ещё поспят. Пойду во двор, займусь делами.

– Постой, может, стол к вечеру накроем, родню позовём – Белкиных, Черновых.

– Некого звать, Настя, все сами столы накрывают: поутру все мужики, кому от роду девятнадцать и больше, уходят.

– Как все? А кто ж в колхозе-то останется хлеб растить-то – бабы, да девки, да Петька наш с пацанами? Мы с голоду опухнем, да и солдат-то чем тогда кормить-то – камнями, а боле нечем?

– Выходит, мать, так и есть. Кто их знает, о чём эти наркомы в Кремле думают-то.

– Да в германскую войну 3 3 Первая мировая война (1914—1918 гг.). такого не бывало, хоть убей. Вспомни, Василий Андреевич.

– Да помню, чай, не дурень. Токмо, Настёна, позабудь навечно те времена. Ты, слепая, забыла, вон мужики болтают: нынче, кто в плен угодил, тот – лютый изменщик и злоумышленник, могут и к стенке поставить. Ну а тогда отродясь такого не водилось. Да и единого сына у родителей не забирали, но что теперь вспоминать-то?

Василий вышел из избы – рассвело, над речкой ещё держался лёгкий туман – и, как был, в парадном убранстве, принялся остругивать последние брёвна для потолка в новую половину избы.

Вскоре, как по команде, пробудились дети. Утренний гомон мать оборвала словами: «Не шумите, отец уходит на фронт». Старшие умолкли и весь день крутились около родителей, изредка боязливо заглядывая в серые глаза отца. Младшая ребятня – Сашка и Мишка – тоже утихли, но не от слов, брошенных матерью, или спутанных речей старшего брата, нет. Они как будто почуяли в августовской атмосфере что-то опасное, как бывает перед летней грозой, вроде и небо голубое, и ветра нет, а уже ведаешь, что скоро грянет.

К вечеру Василий с женой и старшими детьми, упираясь, изо всех сил затащили верёвками проклятый брус на чердак и разложили на приготовленные загодя потолочные лаги. Но прибить их всё же хозяин не поспел: стемнело и пришло время собираться в скорбный путь.

Они поужинали, отхлебнув рюмку горькой из поллитровки, загодя припасённой для зимних праздников. А в пять часов утра, с первыми петухами, вся деревня от мала до велика вышла провожать своих мужиков. Кто-то молчал, кто-то плакал. Детишки с сонными глазами вытягивали шеи, глядя на отцов и старших братьев. В последний раз обнявшись с родными, толпа рекрутов с вещмешками и самодельными чемоданами пешком двинулась в сторону Волохова.

Мобилизованных в столицу на строительство оборонительных укреплений доставили в вагонах до станции «Можайск» Московской железной дороги, а дальше разношёрстная колонна студентов, преподавателей, примкнувших к ним колхозников из-под Наро-Фоминска двинулась пешком. На выделенных районным исполкомом подводах везли вещи. В городе ещё пахло мирным базаром и сеном, курами и дымком от самоваров – вечным спутником пахучего чая, но здесь, среди полей и тёмных лесов, всякий дух цивилизации испарялся, словно и не обитал тут человек с давних пор, лишь изредка меняя язык да веру.

Денёк выдался пасмурный – так себе. Такая непогода ежегодно выдаётся в Центральной России в самом конце июля, либо в начале августа, когда после духоты и нестерпимого для коренных северян зноя макушки лета, пекло рассыпается, будто от сглаза лесной ведуньи, словно огненное колесо непривычного жара наскочило на невидимую преграду. Но старожилы с прогретой солнцем завалинки подскажут, что именно в такие деньки полярные ветры без всякого спроса врываются на континент. Оттого было пасмурно, иногда шёл мелкий моросящий дождь, или в лицо дул встречный ветер. Люди шли молча, опустив головы. Поначалу весельчаки принимались звонкими голосами распевать какие-то бравурные песни, даже пару раз запевалы затягивали:

Но жизнерадостного задора штатных запевал в колонне как-то, пусть и малодушно, но всё же не поддержали, и теперь лишь время от времени то тут, то там изредка раздавалась громкая болтовня или смех учащихся, но и он вскоре сам собою умолкал, и вновь в ушах звучала тяжёлая поступь тысяч людей. Но все понимали, чуяли собственной печёнкой, что стержневой вопрос последних дней расплескался повсюду блеклым осенним туманом да навязчиво звучал в устах, распознавался в хмурых бровях и в истомлённых глазах. Даже порой чудилось, будто вся неизъяснимая человеческая сущность, сотворённая бездушной природой, то ли неведомым Богом, проклинаемым советской властью, и отрицаемым бесчеловечной эволюцией, а то ли той самой новой троицей в лице Карла Маркса, Владимира Ленина и Иосифа Сталина, так восхваляемой учёными и политиками, безмолвно вопрошала перед чёрными очами грядущей неизбежности: «Доколе будем отступать? Сдадут ли Москву?»

Но вырывались из уст студентов лишь робкие вопросы:

– Куда идём-то?

– А знает ли кто, что там нас ожидает впереди?

Преподаватели твердили:

– Движемся на запад. В сторону деревни Ельня.

– А где это? Далече?

– Кто ж его знает-то…

А навстречу колонне всё прибывали беженцы: словно весенние ручьи-потоки они тянулись струйками по обочинам, усталые и с озабоченными лицами, пахнувшие потом и пылью, но всё равно радостные, что успели раньше выскользнуть из зоны нестерпимых боёв и не угодили под немецкие пули и осколки, хотя и прятали эту животную радость под козырьками кепок, запахнутых платками. Утомлённые лошади едва тянули подводы с нехитрым скарбом, стариками и маленькими детьми. Но большинство несли в руках свои узлы или вещмешки на худых плечах, изредка попадались люди, сами впряжённые в тележки. Несмотря на усталость, беженцы торопились и с нескрываемой надеждой смотрели на колонны красноармейцев, идущие им навстречу с молчаливой мольбой, читаемой невооружённым глазом в каждой морщинке: «Остановите наконец-то фашиста!»

Вот и мобилизованный студент Московского строительного техникума имени Моссовета Саша Чистов, как все, топал в той колонне однокурсников по пыльному шляху в сторону захода солнца. Всегдашнее бодрое настроение улетучилось ещё за день до отбытия сюда, на дальний край Московской области, ведь он не успел получить долгожданные письма от родных. Парень переживал, что неизвестно теперь, когда узнает, что творится в далёком селе Марково на Чукотке. Призвали ли отца в армию? А приспела ли на нерест серебристая кета – кормилица, что спасёт от голода людей и собак? Да как там урожай на мамином огороде, ведь от него зависит, как семья переживёт долгую арктическую зиму с лютыми морозами, диковинными для здешних мест, доходящими аж до пятидесяти градусов по Цельсию, а ещё и с пургой? Ведь переправить из столицы письмо сюда, за Можай, будет просто некому: общежитие словно вымерло с убытием студентов на строительство московского рубежа обороны.