Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

Прасковья поежилась. Бояре помнили страшную смерть князя Шуйского, отданного на растерзание своре дворцовых псов семь лет назад.

– Ты мне лучше вот что скажи, боярыня, – Федор отхлебнул меда, пытаясь справиться с напавшим на него кашлем: «Что у вас там за девица сероглазая? Боярышня она али жена венчанная?»

Облегченно улыбнувшись, Прасковья незаметно толкнула Михаила ногой под столом.

– Вдова она, братец, больше года вдовеет, с марта еще. Муж ее был боярин Тучков, Василий Иванович. Сама она новгородка, да с венчания в Твери жила. Как муж погиб, дак ее сродственники в Москву забрали.

– А что с ее мужем случилось? – поинтересовался Федор.

– В марте переправлялся через Волгу, а лед истончился, дак и ушел он в полынью. Хороший человек был Василий Тучков, богобоязненный, скромный, на милостыню щедрый, – ответил Михаил.

– Небось, семеро по лавкам у вдовы-то? – буркнул Федор, удивляясь своей неприязни к ни в чем не виноватому покойнику Тучкову. Боярин одернул себя: «Свечу на его помин пожертвую и акафист закажу».

– Не дал им Бог потомства. Восемь лет прожили душа в душу, но не даровала Пресвятая Богородица радости, – торопливо ответила Прасковья.

– Что ж ей, к тридцати годам? – вспомнив строгое лицо сероглазой, Федор попытался угадать, какого цвета у нее волосы:

– Под кикой и не разглядишь. Золотые, как у Аграфены, соломенные, рыжие… – он почувствовал, что краснеет.

– Двадцать четыре в апреле сполнилось, не вертихвостка какая-нибудь, не девчонка… – размеренно бубнила сестра: «Женщина разумная, спокойная. Дом вести приучена, хозяйство у них в Твери богатое, родитель ее вдовый в Новгороде торгует…».

– Ты ее Параша, нахваливаешь, словно я жениться собрался! – усмехнулся Федор: «Что ж она, не боярского рода?»

– Да кто их разберет в Новгороде! – в сердцах отозвался Михайло: «По отцу она Судакова, имя древнее, известное, однако ты знаешь новгородцев, у них и бояре торговать не гнушаются. Тучковы, куда она замуж вышла, тоже тамошние. Царь Иван Великий их в Тверь выселил, как новгородские вольности отменил».

– Значит, Тучкова… – задумчиво проговорил Федор Вельяминов: «А звать-то ее как?»

– Феодосия, боярыня Феодосия.

В наступившей тишине до крестовой палаты из горниц донеслась колыбельная. Мамка баюкала маленького Петю Воронцова. В распахнутое окно вливался кружащий голову апрельский ветер.

– Сватами поедете? – Федор исподлобья взглянул на чету Воронцовых. Увидев их просветлевшие лица, боярин успокоено улыбнулся.

Добравшись до своей горницы, Феодосия Тучкова первым делом скинула надоевший за день тяжелый опашень и летник. Женщина осталась в одной рубашке. Со святой Пасхи над Москвой нависла изнуряющая, совсем не весенняя жара, изредка прерываемая страшными грозами. Дворовый люд болтал, что в подмосковном Коломенском в коровник залетел чудный огненный шар, испепеляющий все на своем пути.

– Матушка Феодосия, – шептала ей пышнотелая боярыня Василиса Аксакова, – говорят, что шар тот миновал коров насквозь, внутренности ихние сжег, однако шкуру не тронул, ибо входил и выходил через отверстия, кои Богом дадены… – рассказчица залилась жарким румянцем, более подобающим невинной девице, нежели матери пятерых детей.

– Много есть чудес у Господа всемогущего… – степенно перекрестилась Феодосия.

Сидя на подоконнике, глядя в медленно темнеющее небо, женщина улыбнулась, вспомнив разговор. За год Василиса стала Феодосии хорошей подругой. Боярыня Аксакова только сокрушалась, что больно тоща Феодосия, и неплохо бы ей нагулять жирка перед свадьбой.

Подумав о свадьбе, Феодосия положила голову на колени. Женщина задумалась, наматывая на пальцы, как в детстве, соломенные локоны. Сватали ее много, однако все не те. Засылали сватов недавно овдовевшие бояре, которым нужна была мать для сирот, хозяйка в доме и теплое тело на ложе.

Привыкнув к размеренной жизни с возлюбленным мужем Василием, наполненной чтением книг, сбором лекарственных трав, письмами вдовому отцу и новгородским подругам, Феодосия совсем не была уверена, что хочет детей.

Она не знала, кто из них с Василием был виной в бесплодном браке, однако через три года после венчания супруги поняли, что такова воля Бога. Тучковы решили, что, видно, избраны они Всевышним для иного предназначения, пока не раскрывшегося явно.

Живя у родственников покойного мужа, людей придирчивых и строгих, Феодосия чувствовала себя нахлебницей. В Тверь ей было вернуться невместно. Молодой вдове не пристало одной жить в усадьбе. Будь она лет пятидесяти, да с детьми, никто и слова бы не посмел сказать, но Феодосии исполнилось всего двадцать четыре.

Она могла уехать в Новгород к отцу. Никита Судаков давно звал дочь домой, ибо не было у него лучшего помощника в торговых делах, но сначала дорогу развезло осенними дождями, потом прошли Рождество, Великий Пост, Пасха, а Феодосия все находилась при царице Анастасии.

Царица отличала ее от других боярынь. Феодосия, старше Анастасии всего на пять лет, была ближе всех ей по возрасту. Феодосия была умна и начитана, а царица, словно ребенок, любила слушать рассказы о дальних странах и путешествиях. При дворе Феодосия скрывала ученость. Среди московских боярынь редко кто умел читать и писать, а тем более знал латынь и греческий.

После смерти Василия отец послал ей долгое письмо, заклиная никому не выдавать семейной тайны, даже будущему мужу, если таковой найдется.

– Помни, Феодосия, – писал Никита Судаков, – что тайна сия велика есть. Немногие знатные роды Новгорода передают ее из поколения в поколение. Твой покойный муж знал о ней, ибо Тучковы, хоть и были изгнаны из Новгорода, тайной этой тоже владели.

Однако ежели кто сторонний узнает ее, то нам грозит смерть на дыбе и на костре, как мученикам, погибшим за веру от рук архиепископа Геннадия, да будет проклято имя его. В церковь ходи, иконы дома держи и поминай имя Иисуса, как ни в чем не бывало, ибо уверен я в твоей твердости, дочь моя. Письмо сожги, дабы не попалось оно случайно чужим глазам.

В конце она нашла приписку: «Люди в Москве не похожи на новгородцев и не ценят учености. Поэтому скрывай и начитанность свою, дабы не вызвать подозрений».

Феодосия утерла слезинку, скатившуюся из глаза. Ей, выросшей на вольном северном воздухе и попавшей из уютного родительского дома в любящие объятия Васи Тучкова, хоть и жившего в Твери, но духом тоже новгородского, было тяжко в шумной Москве.

После смерти мужа, готовясь к отъезду в столицу, она сожгла все рукописные тетради с молитвами. Даже через пятьдесят лет после страшной казни архимандрита Кассиана в Новгороде и дьяка Курицына со товарищи в Москве само хранение этих манускриптов было смертельно опасным. Однако Феодосия помнила все молитвы наизусть. Не их ли она произносила с детства, при закрытых ставнях и зажженных в подполе дома Судаковых свечах? На тайных встречах собирались немногие истинно верующие Новгорода, передававшие из поколения в поколение память об учении, за которое умерли их деды и прадеды.