Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

– Не ради хозяйства я, – голос Феодосии надломился, – да, и ты, Федор Васильевич, думаю, не ради него…

– Не ради, – ответил он, ощущая, как вскипает кровь, не поднимавшаяся в нем с той поры, как слегла покойница Аграфена, – не ради хозяйства, Федосья Никитична…

– Я хоша и вдовею, Федор Васильевич, но, по-хорошему, тебе с отцом моим надобно поговорить. Путь до Новгорода не близок, но грамоту можно с гонцом послать… – покосившись на Федора, Феодосия опять опустила голову.

– А ты как сама располагаешь? Люб я тебе, али нет?

– Был бы не люб, разве пришла бы я? По сердцу мне, что ты не сваху заслал, а хотел сперва поговорить со мной.

– Мнится мне, боярыня, долгонько будет нам с тобой о чем поговорить… – просветлел лицом Вельяминов.

– Ой, прав ты, боярин, ой прав! – Феодосия рассмеялась. Прасковья Воронцова, стоявшая у двери в соседней горнице, облегченно перекрестилась.

– Пошли им, Всевышний, брак честный да ложе безгрешное.

Вернувшись в усадьбу, Вельяминов послал слугу за Матвеем. Застать сына дома было непросто, он дневал и ночевал в покоях царя Ивана, но не сказать ему о женитьбе Федор не мог.

– С Вассианом все легче пройдет… – боярин мерил шагами крестовую палату:

– Пошлю грамотцу в Чердынь, да и дело с концом. Он инок, от мирской жизни отрешен, наследства ему не надобно. С Матвеем надо осторожно говорить. Бог знает, народятся у нас с Феодосией дети али нет. Она семь лет с мужем покойным прожила и не понесла. Хотя не ради детей я хочу ее в дом ввести…

Федор поймал себя на том, что представляет себе Феодосию, сидевшую в палатах Воронцовых в парче и шелках, с плотно покрытой кикой головой, совсем в другом виде. Покраснев, как мальчишка, боярин не заметил вошедшего в горницу Матвея.

– Звали, батюшка?

– Звал… – Федор взглянул на сына. Матвей покачивался на высоких каблуках сафьяновых сапог. Воротник ферязи, расшитый жемчугом, он поднял вверх, тонкие пальцы отягощали перстни. Золотые, длинные волосы подростка завивались, падая на парчу

– Кольчугу-то пошто надел? – Вельяминов заметил блеск стали в разрезах ферязи: «Ты при государе состоишь, кто тебя тронет?»

– Сговорились мы сегодня на мечах упражняться, батюшка, засим и кольчуга, – развел руками сын.

– Садись, – Федор указал на лавку, – разговор до тебя есть.

Матвей послушно сел.

– Глаза-то у него Грунины, – понял Федор, – ишь какие, ровно лесной орех, – он откашлялся:

– Мать твоя покойница перед смертью взяла с меня обещание, и намерен я его исполнить.

– Что ж за обещание?

– Обещал я жениться после ее смерти… – нарумяненные щеки сына побледнели.

– Не могла она… – голос Матвея прервался: «Не могла матушка о таком помыслить! Любила она тебя!»

– Дурак ты, сын, – вздохнул Федор.

– Не гневаюсь я потому, что молод ты еще. Вырастешь, дак поймешь, что любящее сердце не о себе думает, а о том, кого любит. Да и пошто я тебе все рассказываю? Дело я порешил. Ты скоро своим домом заживешь, с мачехой видеться будешь редко.

– Кто же она, батюшка? – осторожно спросил Матвей.

– Ближняя боярыня царицы, Тучкова Феодосия, новгородка. Вдовеет она, больше года уже.

– Как скажешь, батюшка, так и будет… – Матвей поклонился: «Воля твоя, не мне тебе перечить».

– Ну, иди с Богом, – разрешил Федор.

Матвей поцеловал отцовскую руку. Боярин облегченно выдохнул:

– Вроде бы и обошлось… – он велел слуге принести перо и чернила, писать грамоты.

– Любил мальчишка мать… – размышлял Федор Вельяминов, – но на то она и мать, иной не дадено. Женить бы его, да вроде рано, только пятнадцать лет миновало. Года бы еще три али четыре погулять ему. И как царь Иван Васильевич на сие посмотрит, неведомо, а супротив царя идти, не враг я себе… – он бродил по крестовой палате:

– Ах, Феодосия, Феодосия, что ты со мной сделала, сероглазая? Борода у меня в седине, а с тобой словно мальчишка. Скорей бы повенчаться, но еще от будущего тестя жди теперь ответа. Никита Григорьевич не откажет, знатности у меня поболе, чем у него и богатства немало, однако невместно в брак честной вступать без отеческого благословения. Но я бы хоша завтра взял Федосью, пусть и в одной рубашке, да хоша бы и без нее.

Такие мысли пришли в голову боярину Вельяминову, что писать грамоты стало совсем невмоготу.

Выйдя на двор, Матвей отпихнул попавшуюся под ноги шавку. Черно ругаясь сквозь зубы, юноша вскочил на коня.

– Еще и детей народят… – орудуя хлыстом, Матвей отгонял нищих, жавшихся к стременам богато убранного седла:

– Пожаловаться, что ли, царю Ивану? Негоже, кто я перед отцом? Отрок неосмысленный, что батюшка скажет, то и велено делать. С этой его… – Матвей сдержал грязное словцо, – надо осторожнее. Не ровен час, побежит к царице слезы лить. Ладно, недолго мне осталось в отчем дому обретаться. Надо во дворец переезжать, царь Иван меня неохотно в усадьбу отпускает. Разумно надо себя вести, тихо. Велят понести образ на венчании, дак понесу, еще велят что, дак сделаю. Не след отцу перечить. Но, как время мое настанет, наплачутся они. Я наследник Вельяминовых, другого не будет, пока я жив… – поднимая копытами пыль, гнедой жеребец Матвея несся к Кремлю.

Грамотцу старшему сыну Федор писал недолго, однако над посланием будущему тестю пришлось изрядно покорпеть. Требовалось расписать все свое родословие, до седьмого колена, перечислить угодья и усадьбы, и упомянуть, что ежели благословит их Господь и народятся у Феодосии дети, то будет отписано им это, и это и еще вот это.

Делить наследство Федор не хотел, да и не мог. Матвей, единственный сын, получал после его смерти все, однако у боярина имелись деревеньки с душами, доставшиеся от родни по материнской линии. Их-то и хотел он закрепить за будущими детьми Феодосии.

Царские гонцы, меняя лошадей, добирались до Новгорода за пять дней.

– Хорошо, что лето на дворе… – Федор запечатал грамоту… – осенью или весной долгонько бы пришлось ответа ждать, по распутице.

Феодосия, сидя при свече в своей горнице на усадьбе родственников, тоже писала отцу.

– Человек он хороший, хотя, конечно, тайны я ему не открою. Как ты, батюшка, и заповедовал, иконы я дома держу, в церковь хожу исправно, а что у меня на душе, то дело лишь мое и Бога Единого. Ежели Он даст нам с Федором детей, то по прошествии времени посмотрим, рассказать ли им все и как это сделать.

Ты, батюшка, пришли к венчанию книги мои из Новгорода и тверской усадьбы. Мнится мне, что Федор не против учения. Сам он обучен и читать и писать, слыхал о заморских странах и немного знает по-гречески…

Грамота ушла не с царскими гонцами, а с особыми доверенными людьми, которых новгородские купцы использовали для доставки срочных сообщений из Москвы. Так и получилось, что Никита Судаков получил грамоту дочери на день раньше, чем письмо от будущего зятя.