Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть девятая

– А они и в то время заброшенными были, – вспомнила Роза, – здесь война шла, между католиками и протестантами… – Маргарита, к почти семи годам, бойко читала. Изучив Готский альманах, найденный в одном из сундуков со шпалерами, гобеленами, и платьями времен святой Елизаветы Бельгийской, девочка развлекала Розу рассказами об Арденнском вепре и адмирале де ла Марке: – Даже странно, – улыбалась Маргарита, – адмирал был непримиримый протестант, а мы опять католиками стали… – Роза услышала о первой и второй женах Уильяма, сына адмирала, о его постах в колониях, на Барбадосе и в Индии:

– Тетя Тесса, в Индии… – Маргарита задумалась, – моя самая ближайшая родственница. Ее дедушка Грегори, был братом моего прадедушки, святого Виллема… – перекрестившись, девочка добавила:

– Только я знаю, что тетя Тесса монахиня. Я помню, мамочка говорила. Она не католическая сестра, но это все равно. У монахинь детей не бывает… – Гамен, деликатно, потянул Розу за край теплых штанов из заплатанной, потрепанной шерсти:

– Сейчас получишь свою воду, – девушка подхватила ведро, – и косточку получишь… – в подвалах было зябко, уголь у них с Маргаритой заканчивался.

Последний, небольшой мешок, принес Монах, три дня назад. Роза заметила на его руках ссадины. В огоньках свечей она увидела пороховую кайму, под ногтями. Гольдберг перехватил ее взгляд, но при Маргарите ничего говорить не стал. Они с девочкой сварили старую, прошлой осени картошку. В отдельном мешке у Монаха было немного яиц и банки с трофейной, немецкой ветчиной. Передавая провизию Розе, Гольдберг, тихо, сказал:

– Угля вам до конца недели хватит, а потом… – он не закончил, Роза, одними губами, поинтересовалась: «Союзники?».

Эмиль кивнул:

– Скоро будут здесь. Надеюсь, увидим и месье капитана, и его светлость, и ваших парижских знакомых… – в его голосе Розе почудилась какая-то горечь. Маргарита прибежала из умывальной, и больше они об этом не упоминали. Гольдберг позанимался с девочкой математикой, они разделили картошку, с крупной, серой солью, и вареные яйца:

– Ветчину на потом отложите, – велел Монах, – вы здесь экономно живете, даже окорок не доели… – копченый окорок кабана Маргарита получила еще осенью, – но все равно, пригодится… – он болтал с Маргаритой о зимних лесах, на Ботранже:

– Поставим тебя на лыжи, – обещал Гольдберг девочке, – после войны тамошнюю гостиницу восстановят. Покажу тебе пещеры, где мы скрывались. Там и водопады есть, и ручейки подземные и белые саламандры… – Маргарита широко открыла голубые, ясные глаза: «Почему белые, дядя Эмиль?».

– Под землей всегда так… – Монах потянулся за тетрадкой Маргариты и ее карандашом, – давай, я тебе расскажу… – Роза мыла в тазу тарелки севрского фарфора, с гербами де ла Марков:

– Откуда у него порох под ногтями, и ссадины? Они, наверное, что-то взорвали, в округе. Мы здесь глубоко, ничего не слышно… – по ночам Маргарита спокойно сопела под пуховым одеялом, прижавшись к Розе. Девушка, настороженно, следила за дыханием ребенка, за похрапыванием Гамена, рядом с кроватью. Роза была при оружии, но все равно, волновалась:

– Поселок набит эсэсовцами и коллаборационистами. Меня никто не видел, мы с Ботранжа ночью пришли, а о Маргарите никто не донесет. Но все равно, немцы могут поинтересоваться замком и подвалами. Хотя Монах давно распустил слухи, что здесь все заминировано… – опуская руку с кровати, Роза смыкала пальцы на рукоятке пистолета. Оружие лежало на чемодане с передатчиком:

– Немцы понимают, что все кончено. Они сдыхают, как раненый зверь. Но раненый зверь опаснее всего… – Роза обещала себе защитить Маргариту:

– Монах, то есть Эмиль, любил ее мать. Он всегда будет себя чувствовать ответственным, за девочку. А я люблю Эмиля… – Роза скрывала вздох, – значит, я обязана заботиться о Маргарите, до конца… – они коротали дни за занятиями, читали старые книги, и рассматривали журналы. Вытащив из сундука платья, Маргарита долго ахала над шелком и брюссельским кружевом:

– Вам пойдет, тетя Роза, – решительно заявила девочка, – на высокую женщину шили… – свадебный, закрытый наряд, из кремового шелка, со шлейфом, сел на Розу, как влитой. В сундуке нашлись даже атласные туфельки, на высоком каблуке, но Роза развела руками:

– Не мой размер. Тогда у дам ноги меньше были… – Маргарита задумалась:

– Интересно, чье это платье… – хлопнув себя по лбу, девочка нырнула в сундук: «Я знаю». Чихнув, Маргарита вытащила на свет пожелтевший альбом, с бархатной обложкой:

– Вот, – торжествующе сказала девочка, – сестра прадедушки Виллема, моя тезка. Она рано умерла, – малышка перекрестилась, – она к свадьбе готовилась, но венчание расстроилось, и она приняла обеты… – высокую девушку, еще подростка, сняли в вуали послушницы:

– Первое причастие, – объяснила Маргарита, – она в той же обители училась, что и мамочка, во Флерюсе… – у девушки был знакомый, упрямый подбородок де ла Марков.

– У Маргариты такой же… – у бархатной занавески, отделяющей комнату от коридора, стояли миски Гамена. Налив собаке воды, Роза сходила со свечой в кухонный уголок. Гамен грыз свою косточку, она нащупала в кармане пачку немецких папирос. Маргарита спокойно спала, устроив черноволосую, кудрявую голову в сгибе локтя. Платье так и висело на шкафу с учебниками и тетрадями девочки. Вытащив из куртки конверт, Роза повертела его. Гольдберг, прощаясь, замялся:

– Мы акцию провели, в общем, ветки на Льеж больше нет. Мало ли что немцам в голову придет. В Льеже союзники, но СС может начать на север прорываться… – они курили у обледенелых камней, ведущих наверх, во двор замка. Эмиль поправил пенсне:

– У нас еще кое-какие дела есть, а вы здесь в безопасности. Если… – он повел рукой, – передайте письмо Маргарите. Это от отца Виллема, конверт из Аушвица привезли. Она ребенок, – Гольдберг помолчал, – я не хотел ей отдавать письмо, пока она не подрастет. Но ей почти семь… – Маргарита обещала стать высокой, в отца.

Выйдя за портьеру, Роза прикурила от свечи. Монах не сказал, что собирается делать, но Роза подозревала, что он хочет отправиться, с инженерами и техниками из отряда, на «Луизу»:

– Туда вентиляционные шахты ведут, старые. Их на чертежах нет. Монах не позволит, чтобы немцы взорвали крупнейшую шахту Бельгии, чтобы люди лишились работы, а Маргарита, наследства. Кроме нее, от де ла Марков никого не осталось… – Роза заставляла себя не волноваться за Гольдберга:

– Я все равно ему не нужна, – напоминала себе девушка, – он здесь останется, после войны. Женится, на ком-нибудь… – дальше она избегала думать, такое было слишком больно. Роза глубоко затянулась горьким дымом:

– Возьму еврейских сирот и поеду в Израиль, – решила она, – стану швейной мастерской в кибуце заведовать. Буду, как госпожа Эпштейн, только ей шестой десяток, а мне двадцать пять… – на глаза навернулись слезы. Маргарита не хотела убирать платье, настаивая, что Роза и дядя Эмиль, как девочка называла Гольдберга, должны немедленно пожениться: