Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

– Я бы никогда не бросила тебя, Давид. Тебя, Маргариту… – муж хмыкнул:

– Ребенок, это другое дело. Однако у них не было детей. Никто меня не тронет, – недовольно заметил профессор Кардозо, – я работаю на благо рейха… – сегодня у мужа был библиотечный день, он оставался дома:

– Он уверен, что ему присудят премию, разрешат уехать… – вдохнув запах жареного мяса, Элиза чуть пошатнулась.

Убавив огонь, она взбила яйца, для омлета. В серебряном кофейнике мужа ждал крепкий кофе. Для детей Элиза варила какао, и делала овсяную кашу. Муж настаивал на свежей выпечке, каждый день. Он любил круассаны с миндалем. Элиза, с вечера замешивала тесто, и поднималась в шесть, чтобы к завтраку булочки оказались горячими. Поверх газеты лежало письмо от Виллема:

– Жаль, что ты не сможешь приехать на канонизацию, милая сестричка, но я понимаю, что с детьми подобное тяжело. В любом случае, после церемонии я получаю сан, и возвращаюсь в Мон-Сен-Мартен. Отец Янсеннс и его святейшество благословили меня открыть приют, для сирот. Сейчас, к сожалению, их в Европе не меньше, чем в Конго. Моя помощь понадобится. Встретимся в нашем родном городке… – Элиза намеревалась осенью навестить брата:

– Возьму детей, Гамена, и поеду… – она перевернула омлет, – я Виллема давно не видела. Давид справится, всего пара недель… – Элиза удивлялась, как муж, неприхотливый в экспедициях, меняется, оказавшись в Европе.

– Хотя он и в Маньчжурии, в палатке, заставлял меня кофе в постель приносить… – из сада тянуло свежим ветерком. Элиза, облегченно, подышала.

Ящик в почтовом отделении оформили на ее имя. Эстер обещала сообщить в Берлин адрес. Элиза выходила на связь с Блетчли-парком каждую неделю. В Лондоне не знали, кто сидит у передатчика. Она, иногда, улыбалась, думая, что ее сеансы принимает дядя Джованни или сам Джон.

– Лаура и Мишель обвенчались… – она тихонько вздохнула, – кто бы подумал, несмотря на войну. Пусть будут счастливы, пожалуйста… – пора было накрывать на стол. Подняв крышку сковороды, с беконом и сосисками, Элиза сжала зубы. Ее затошнило. Прижав ко рту ладонь, женщина едва успела добежать до умывальной.

– С Маргаритой так было… – дернув за цепочку, Элиза, обессилено, сползла на выложенный плиткой пол. Спокойно зажурчала вода. Она заставила себя подняться и прополоскать рот:

– Третий месяц пошел, сомнений нет… – она считала на пальцах, но сделала это еще раз:

– В январе. Мы в Швеции к тому времени окажемся, в безопасности… – мужу Элиза пока ничего не говорила.

– А если ему не дадут премию? – Элиза оперлась на умывальник. В зеркале отразилось бледное лицо, глаза цвета лаванды, с едва заметными, темными кругами:

– Или если не выпустят в Швецию… – она не хотела даже думать о подобном.

Умывшись, Элиза сняла фартук. Муж не любил, когда заставал ее утром, как выражался Давид, неприбранной. Она осмотрела ореховый, круглый стол, фарфор и серебро. Элиза поправила накрахмаленные салфетки и принесла особую подставку на стул, для Маргариты. Каша томилась в кастрюльке. Вынув из духовки круассаны, Элиза налила первую чашку кофе, для мужа. Давид всегда выпивал ее в постели, за папиросой и газетами. Собрав поднос, женщина пошла наверх, в спальню.

Двадцать второго июня начальник амстердамского гестапо, штурмбанфюрер Вилли Лагес принес в кабинет большую карту Советского Союза. Он, с удовольствием, вколол первый флажок. Каждое утро, из Берлина, поступали обнадеживающие, если не сказать, победные сводки. Прошло всего два дня с начала наступления, а вермахт взял Брест и Гродно. Танки рвались на восток, в сторону Минска.

На сегодняшнем совещании, в СД, Лагес, широким жестом, указал на карту:

– Впереди много работы, коллеги. Рождество наши войска отметят в Москве, а масштабы тамошних… – Лагес пощелкал пальцами, – акций, не сравнить с теми, что ждут нас в Голландии… – к осени им предписывалось переселить всех евреев страны в Амстердам, ввести опознавательные знаки, на одежде и начать массовые депортации.

Зимой гестапо переехало из отеля «Европа» на Эвтерпаштрассе, в южном Амстердаме. Гостиницу оставили для визитов бонз. Было неудобно размещать в этом же здании тюремные камеры. СД забрало под свои нужды помещения бывшего женского училища. Район оказался тихим, уединенным. Лагесу понравился новый, просторный кабинет, выходивший окнами в парк. Подняв голову, он посмотрел на пышно цветущую сирень. Лагес, как и рейхсфюрер Гиммлер, любил растения. Он запретил сотрудникам ломать ветки. Сегодня он передвинул флажки, на карте, дальше на восток:

– Надеюсь, в России не появится никаких партизан… – недовольно сказал штурмбанфюрер, почесав светлые волосы, – впрочем, их и здесь нет… – партизаны действовали во Франции, и Бельгии, но это была не забота Лагеса:

– Пусть Барбье ими занимается… – напомнил себе эсэсовец, – не зря его из Гааги в Мон-Сен-Мартен перевели… – Лагес получал сводку новостей, с Принц-Альбрехтштрассе. Он знал о банде так называемого Монаха, в Арденнах. В горной местности, полной заброшенных шахт, можно было скрываться долго, но Лагес не сомневался в способностях своего бывшего коллеги по местному гестапо.

– Клаус быстро Монаха поймает… – выйдя на каменную террасу, с чашкой кофе, он закурил. Курение на рабочих местах запретили. Штурмбанфюрер относился к подобным вещам строго, но всегда устраивал перерывы, на совещаниях. Лагес не видел смысла в том, чтобы подчиненные ерзали, думая не о работе, а о первой затяжке ароматным табаком. В Голландии выпускали хорошие сигареты, да и Америка, сохраняя нейтралитет, поставляла Германии продукцию.

Больше в сводке ничего интересного не нашлось. Италия, Румыния, Венгрия и Словакия тоже объявили войну большевикам. Со дня на день ожидалась атака финнов на северные границы СССР. Премьер-министр Черчилль, выступая по радио, заявил:

– Любой человек, или государство, борющееся против Гитлера, получит нашу поддержку. Любой, кто разделяет политику Гитлера, является нашим врагом… – Лагес присел на перила, вдыхая аромат сирени, любуясь тихим, утренним парком. На траве блестели капельки росы:

– Проклятый толстяк. Впрочем, он рано радуется. Когда мы покончим с Россией, мы вернемся к Британии… – штурмбанфюрер был уверен, что банды, на оккупированной рейхом территории, получают оружие и деньги из Лондона:

– Конечно, – размышлял он, – французы могли и сами все организовать. Они себе на уме. Но в Мон-Сен-Мартене, где Монах подвизается, люди тихие, труженики, в церковь ходят. Зачем им брать в руки оружие? – Лагес вспомнил, что во время февральской забастовки в Амстердаме, местные пасторы и прелаты, призывали людей не выходить на работу, протестуя против депортаций.