Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы

– Наши корабли ведут бой с русским кораблем и фрегатом. Многие шлюпки достигли середины пролива…

Он вдруг замолчал.

– Что вы видите там, мой друг? Как наш десант? – нетерпеливо спросил Пиврон.

– Идет к острову, генерал. Но одна… нет, две… нет, три шлюпки разбиты. Русские безрассудны, генерал! Их корабли лезут прямо под огонь батарей.

…Через час, бледный, с дрожащей нижней челюстью, адъютант безнадежно докладывал:

– Фрегат «Ля Брюн» и корабль «Леандр» отходят под прикрытие старой крепости. «Леандр» сел на мель.

– А десант? Что десант? – едва прохрипел генерал Пиврон. Его волосы были засыпаны землей, лицо черно от пороха и пыли.

– Десант? Десант весь потоплен… Взгляните сами!

Пиврон тяжело прислонился спиной к холодному и пыльному валу.

– Значит, уже все… – невнятно произнес он. – Все кончено.

В это время канонада прекратилась, и в тишине раздалось громовое торжествующее «ура».

– Вперед! За мной! – закричал Балашов.

Русские и турки быстро пробежали расстояние, отделявшее их от редута, и с ружьями наперевес бросились на французов.

Десятки лиц мелькали перед Балашовым. Он отбивал чьи-то удары и сам наносил их, пока не оказался лицом к лицу с Пивроном.

Тяжело дыша, французский генерал упрямо топтался перед Балашовым.

– Сдавайтесь, генерал, – сказал по-французски Балашов, отводя удары.

Но Пиврон, ничего не понимая, размахивал саблей.

Выбрав мгновение, капитан-лейтенант выбил саблю из руки Пиврона и, подозвав, трех матросов, поручил им охранять пленного генерала.

– Убейте меня! – с неожиданным пафосом произнес тот.

В это время пронзительный крик раздался над редутом. Он был полон такого ужаса, отчаяния и мольбы, что Балашов, забыв про Пиврона, взбежал на вал.

Внизу во рву два турецких матроса волочили по земле французского капрала.

Прежде чем Балашов и бежавший с другой стороны парусник успели спуститься в ров и догнать их, один турок сорвал с капрала шейный платок и толкнул пленного на колени, а второй взмахнул саблей.

В следующее мгновение Балашов увидел в руках турка человеческую голову.

– Спасите! – раздалось позади Балашова.

Капитан-лейтенант обернулся.

– Простите, сударь!.. Я служу всего год. Пощадите, сударь! – бормотал молодой французский солдат с вихрами на затылке.

Толстый турок скручивал ему назад руки, радостно скаля зубы, в которых был зажат большой кривой нож.

– Стой! – внезапно заревел кто-то. Выросший точно из-под земли Метакса схватил турка за ворот и рванул к себе. Голова солдата мотнулась назад, он споткнулся и выпустил пленного.

– Ребята, – закричал Балашов, – собирайте французов к нашему флагу! Егор Павлович, помогите окружить их кареем и передайте туркам, что я прикажу стрелять, если они еще дерзнут умертвить кого-либо из пленных.

Окружив сдавшихся французов, русские десантники обратили к туркам примкнутые штыки.

Балашов опустил саблю, огляделся, затем взглянул на солнце.

– Вероятно, часа два пополудни. Все батареи и центральное укрепление заняты нашим десантом, – сказал он таким счастливым голосом, как будто именно этого часа ждал всю свою жизнь! Он перевел взгляд на море, где среди сверкающей пены покачивался «Святой Павел».

На мачте флагманского корабля развевался сигнальный флаг:

«Изъявляю благодарность командам».

…Поздно вечером того же дня генерал Шабо и комиссар Дюбуа стояли на стене новой крепости.

– Итак, Видо пал, – промолвил Дюбуа. – Наружные укрепления нашей крепости тоже заняты русским десантом. Что скажете, Шабо?

Шабо пожал плечами.

– Я думаю, что завтра русские корабли начнут громить наши укрепления и с моря и с батарей, которые адмирал Ушаков установит на Видо. Вы говорили, что корабли не ходят на бастионы, но теперь мы убедились, что они берут их. И нам надо принять горькое решение. Вы согласны со мной, Дюбуа?

– Да, генерал, – коротко ответил Дюбуа, глядя в темное море, где мерцали огни кораблей объединенной эскадры.

Под назойливый скрип переборок и рулевых петель в промежутках между залпами корабельных батарей Метакса, держа перед собою жесткий лист бумаги, медленно и внятно читал:

«Господин адмирал!

Мы думаем, что бесполезно жертвовать жизнью многих храбрых воинов как французских, так русских и турецких, находящихся под Корфу. Поэтому мы предлагаем Вам перемирие, на сколько времени Вы рассудите необходимым, для выработки условий сдачи этой крепости.

Закончив чтение, Метакса положил письмо на стол перед Ушаковым, сияющими глазами оглядел всех, кто находился в адмиральской каюте. Помедлив немного, он торжественно произнес:

– Французский уполномоченный полковник Брис, привезший письмо, от имени генерала Шабо просит ваше превосходительство принять для переговоров двух комиссаров. Оные прибудут на наш корабль завтра.

Ушаков придавил письмо ладонью, как прессом, и, не выказывая ничем волнения, ответил:

– Пусть полковник Брис передаст генералу Шабо и главному комиссару Дюбуа, что я всегда на приятные разговоры согласен.

На другой день, когда адмирал стоял на шканцах «Святого Павла», ожидая прибытия Кадыр-бея, к нему подошел Сенявин. Он комкал в руке перчатку, но глаза его смотрели решительно и прямо.

– Федор Федорович, – сказал он взволнованно, но с обычной своей уверенностью.

– Что угодно вам, Дмитрий Николаевич? – отозвался Ушаков, отрывая взгляд от укреплений Корфу, над которым уже не видно было белых клочьев порохового дыма.

– Я хочу, чтобы вы извинили мне мои заблуждения.

– О каких заблуждениях говорите вы?

– О моих отношениях к вам, Федор Федорович, – тихо сказал Сенявин. – Эти дни показали мне, что я следовал мелочному самолюбию и не умел оценить ваших действий, как должно. Таких славных дней было много и прежде в жизни вашей, но я почему-то видел не то, что было сделано вами, я все искал, чего вы не сделали и что вы упустили.

Ушаков наклонился над компасом.

– Так и следует искать то, что не сделано, – сказал он.

– Так ведь из чего исходя, Федор Федорович! Побуждения могут быть не столь высоки. Я знаю свои слабости и не хочу их скрывать. Этот поход наш, где я мог наблюдать все действия ваши, научил меня многому и заставил гордиться тем, что я был в школе лучшего русского флотоводца и редкого человека.

– Ну, ну, Сенявин. Не говорите лишнего. Я рад тому, что наше взаимное непонимание наконец окончилось. Я скажу вам то, что всегда думал. В сущности, я тоже хотел бы видеть вас своим преемником. Тогда я был бы спокоен за судьбу русского флота.