Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

– За Россию, господа! – поднимали тост офицеры, и Рубанов отчетливо, до боли в сердце, вдруг понял, что вот она, рядом, вокруг него и раскинулась Россия.

Что эта гречиха и вытоптанные через дорогу овсы, и зеленые пригорки, и недалекий лес, и речка Колоча – все это и есть Россия!

И что он сам, и веселые товарищи, сидевшие подле него в белых рубахах, и жаворонок в высоком небе – все это Россия, за которую сегодня, завтра или в любую минуту он готов умереть.

А уже звучала гитара, и душистый дым трубок поднимался вверх, к облакам.

И смех… и молодость… и песня… и звон подпруги… и воткнутый в землю палаш с кирасирской каской на нем… и червленая сталь пистолетов рядом с бутылкой вина… и жизнь!.. и жизнь!.. и жизнь!.. которая для многих из них скоро закончится.

Господи! Как он любит их… своих друзей, как он любит это небо с далеким жаворонком… как он любит эти березы… и белую Рождественскую церковь, мимо которой вчера проезжал.

Как он любит Россию!..

«Господи!.. Сохрани все это!» – безмолвно взмолился он.

«Господи! Спаси Россию!..

Ведь она у Тебя одна!!!»

Петербург жил надеждами, ожиданиями, известиями и слухами.

Присутственные места были почти все закрыты, гражданская жизнь затихла, зато двери церквей день и ночь стояли распахнутыми, призывая христиан верить и молиться.

Мари Ромашова сидела одна в своей комнате и со слезами на глазах читала ответное письмо митрополита Платона императору Александру. Копии с него были весьма популярны в столице и ходили по рукам. «Ах как прекрасно сказал Первосвященник наш, – вытерла она слезы: "Покусится враг простереть оружие свое за Днепр, и этот Фараон погрязнет здесь с полчищем своим яко в Черном море. Он пришел к берегам Двины и Днепра провести третью новую реку – реку крови человеческой!"» – Упав на колени она стала горячо молиться за воинство и особенно за лучших его представителей – Волынского и Рубанова.

«И чего это медлит баварец Шмидт? – удивлялась она. – Давно пора укоротить Бонапарта».

Неожиданно ей захотелось к людям. Стало страшно и тоскливо одной. Кликнув лакея, она торопливо вышла из дома и направилась в церковь, а там с удовольствием слушала молитву, часто вытирая слезы и крестясь. Молились за воинство, молились за плавающих и путешествующих, молились за любящих нас и ненавидящих, молились за царскую фамилию и Синод.

«Миром Господу помолимся!» – гремел бас священника.

«Сами себя и живот наш Христу-Богу предадим!» – крестился дьякон, и все крестились за ним.

«Они так молоды, Господи! Оставь их в живых…» – шептала она.

Русская армия готовилась к бою.

Субботний день 24 августа выдался по-летнему ясным, звонким и жарким. Рывшие окопы ополченцы через час работы скинули кафтаны, но и в рубахах им было жарко.

Они с любопытством разглядывали пушки:

«Эка страсть, дядя Филимон».

«Да, Гришака – эт те не ружжо!»

Чмокали губами, качали головами, крестились – кабы не бахнула, – а самые смелые даже вылезали из окопа потрогать ствол.

Но зоркие артиллеристы отгоняли бородачей.

«Неча лапать! Бабу свою лапай!» – злились они.

Плотно позавтракав, Михаил Илларионович решил перебраться поближе к войскам, в Горки.

К обеду у Колоцкого монастыря послышались ружейная пальба и гул артиллерии – французы пошли вперед. Их огнем и штыками встретили солдаты Коновницына.

Русские жаждали боя! Отступление надоело всем.

Получив команду, Изюмский гусарский полк с таким пылом налетел на врага, что тут же положил три неприятельских эскадрона. Но силы были неравны. Это оказалась не простая авангардная сшибка.

Коновницын приказал отступать к Бородинским высотам. Было уже четыре часа дня. Дальнобойные пушки большого калибра, что стояли на Шевардинском редуте, громили живую силу врага.

Князь Горчаков готовился отбивать первый напор. Позади редута он растянул в линию полки 27-й дивизии Неверовского. Стрелков и легкую кавалерию направил в окрестности деревушки Доронино.

Наполеон наводил мосты через Колочу, тесня русских егерей.

Михаил Илларионович надумал переместиться поближе к Шевардино, чтобы лично наблюдать бой. В сопровождении штабных офицеров, адъютантов и ординарцев поехал к деревне Семеновской, вернее, к ее остаткам – все избы солдаты раскатали на топливо и другие нужды.

Усевшись на скамеечку, главнокомандующий внимательно стал следить за ходом боя.

В начале пятого французская дивизия Кампана, подкрепленная конницей, пошла на Доронино, охватывая и лес, окружавший деревушку. Пороховой дым затенял место боя, мешая следить за ходом битвы.

К тому же уставший глаз начал слезиться, и Кутузов ничего не мог рассмотреть, кроме красных всполохов выстрелов.

– Сынок! – обернулся он к стоявшему рядом адъютанту – им оказался Нарышкин. – Скачи туда, – махнул рукой с зажатой в ней подзорной трубой куда-то на опушку леса, нет-нет проглядывавшую в клубах дыма, – да возьми парочку вестовых, все как следует рассмотри и мне доложишь.

Козырнув, довольный Нарышкин помчался на треск выстрелов. За ним следовали двое казаков. Когда он добрался до места боя, то увидел, что поляки Понятовского теснят наших стрелков.

И тут же Киевский драгунский и Новороссийский полки ринулись в атаку.

«Следует отыскать Багратиона, – подумал Серж, – или хотя бы его начальника штаба Сен-При».

Вокруг кипел бой…

Одного вестового Нарышкин отправил к Кутузову доложить обстановку. Через час ускакал и второй казак – с донесением о двух атаках полковника князя Кудашева и об отбитых им шести пушках.

Но превосходящие силы врага наступали.

Вечерело. Дыму помогал туман, особо плотный в низинах.

Генерал Кампан все же подошел вплотную к редуту и велел 61-му полку взять его штурмом.

Русские штыки показывали чудеса, но превосходство в количестве сказалось, и редут остался за французами.

В хаосе сражения Нарышкин все же отыскал Багратиона. Князь лично повел 2-ю гренадерскую дивизию на штурм, чтобы вернуть редут. Серж, конечно, увязался за ним.

Две неприятельские колонны решили обойти гренадеров, но малороссийские и глуховские кирасиры разметали врага. С другой стороны харьковские и черниговские драгуны так же изрубили две атакующие колонны французов.

Сквозь треск выстрелов раздалось русское «ура!» – и редут был взят, французы отступили. Батальон 61-го полка покрывал телами землю.

Кутузов написал Багратиону:

«Князь Петр, очень не ввязывайтесь. Берегите людей!»

Закопченный словно трубочист, но довольный собой, Нарышкин привез ответ:

«Держусь, Михайло Ларионович. Никто, как Бог!»

Темнело. Черноту ночи разгоняли яркие всполохи – то горело Шевардино.