Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Огромные пыльные ботфорты с пристегнутыми шпорами дополняли эту картину.

«Бедные! Даже не разденутся толком… Хотят до моего прихода все успеть». – И в этот же день переехал к графу.

Оболенский особо не уговаривал остаться.

Дабы не позорить честь мундира на многочисленных пирушках, начальство велело русским офицерам носить в свободное от службы время штатское платье.

Графа Рауля это нововведение чрезвычайно обрадовало.

– Господин ротмистр. Позвольте я закажу вам фрак, сюртук и панталоны по своему вкусу. Я знаю прекрасного портного!

– Француза?

– Нет, русского! – съязвил граф, и они весело рассмеялись.

У двух мужчин сложились весьма доброжелательные взаимоотношения.

«По части обмундирования де Сентонж очень схож о княгиней Катериной», – подумал Максим.

В узких брюках со штрипками, в сером сюртуке и жилете с пуговицами из дымчатого топаза Максим казался себе каким-то шутом. В особое уныние приводили его черные лаковые штиблеты с тупо срезанными носами.

«Ежели бы к ним шпоры пристегнуть, да сбоку палаш, тогда бы еще ничего… А так?..» – тоскливо разглядывал себя в огромном зеркале.

Радовала лишь белоснежная рубашка с накрахмаленным вдоль пуговиц рюшем и тончайшего фуляра галстук-косынка с носовым платком. «Платок сгодится штиблеты протирать», – принял верное решение.

За время войны он абсолютно отвык от цивильной одежды.

Постепенно Рубанов коротко сошелся с обществом, собирающимся в гостиной мадам Пелагрю. Третировали его лишь маркиз де Бомон и недоступная Анжела.

Мадемуазель д’Ирсон делала вид, что не замечает русского офицера, а если сталкивалась с ним, то холодно отводила взгляд.

Жан де Бомон, напротив, рассказывая собравшимся что-то веселое, косился на Рубанова, и Максиму казалось, что он насмехается над ним.

«Не зная того, Сентонж перенял все дурные привычки Голицыной», – вздыхал Рубанов, когда граф занялся его воспитанием.

– Я сделаю из вас светского льва! – беспрестанно твердил тот и тащил молодого друга то на какой-нибудь светский раут, то в оперу.

Максим удивлялся и, более того, был поражен, видя, с каким волнением, внутренним трепетом и счастьем воспринимает музыку Россини, Моцарта или Баха де Сентонж, с каким блаженством он купается в волнах мелодий и звуков.

Для Рубанова его полковой оркестр звучал много приятнее «Севильского цирюльника».

И не успевал занавес подняться, а на балконе, потолке и стенах погаснуть фонари, огромный фигурный канделябр и боковые люстры, как Максим замечал маркиза с мадемуазель Анжелой.

«Преследует, что ли, меня, дабы чем-нибудь досадить?» – недоумевал он.

Постепенно Максим поведал графу историю своей короткой пока жизни.

– Все ваши беды, мой милый Рубанов, происходят от женщин и вашей неуверенности… А вернее, от неумения их завоевать.

Вы берете только то, что само падает в руки, а сорвать сладкий плод с дерева не решаетесь, боитесь, что он вам не по зубам.

Выберите себе цель, – применил бывший полковник военный термин, – и пойдем на приступ.

Чтоб отвязаться от него, Максим выбрал мадемуазель Анжелу.

– Правильно! Не стоит перебиваться черным хлебом, когда можно полакомиться сдобной булочкой, – произнес граф и, немного подумав, словно еще раз мысленно разглядел мадемуазель д’Ирсон, добавил:

– …С медом!

«Чудак!» – думал Максим.

Он-то был полностью уверен, что ничего у них не выйдет.

«К тому же рядом с ней всегда этот назойливый маркиз. На дуэли, что ли, его прикончить?..»

В августе лейб-гвардии Конному полку были жалованы Георгиевские трубы с надписью: «За храбрость против неприятеля при Фер-Шампенуазе 13 марта 1814 г.».

Александр с Аракчеевым весьма любили сначала наградить, а затем извести парадами.

Вызванные наградой праздники приутихли лишь в начале сентября, и Рубанов, под руководством графа, приступил к невыполнимой, на его взгляд, затее.

– Женщина любит ушами!.. Поэтому постоянно говорите комплименты, – наставлял граф Рауль Рубанова.

«Как же! Скажешь тут комплимент, ежели рядом с ней торчит этот тщеславный маркиз».

– …Бесконечно ее превозносите, а каким образом, это уже вам решать, – наставлял ученика граф. – Льстите, льстите и еще раз льстите… Не бойтесь. Много не будет. Я уверен – вы ей нравитесь!

– Да она меня и на дух не переносит…

– Не понимаю этого выражения, – перебил Максима граф, – попрошу запомнить, дорогой мой друг, что все женщины – лицедейки, и главная их цель – играть на нервах у понравившегося им мужчины. Взвинтить кавалера и заставить страдать – любимое занятие скучающих светских дам, и ничто не приносит красавицам столько счастья и радости, как сие развлечение. Недаром любимым занятием, отдыхом и философическим восторгом умирающего маркиза де Сада было бросить прекрасную розу в грязь и любоваться изгаженным цветком.

О чем он думал, не могу сказать, но знаю одно – из-за холодной красоты не стоит страдать. Страдание возможно только из-за любви.

А любовь – это огромное и редкое счастье, которое приходит лишь однажды, и то не ко всякому. Ее следует воспринимать как великую милость судьбы.

Глупец тот, кто считает красоту верхом совершенства и пределом всего. Именно любовь, а не красота спасет мир! Запомни это, мой мальчик. Красивое не любят, но любуются, а любить можно и безобразное!

После этих философских сентенций, лично выбрав в своей оранжерее и срезав три розы, де Сентонж, оглядев Рубанова и поправив галстук, повез его на именины к мадемуазель д ’Ирсон.

Просторная гостиная огромного каменного дома с готическими фигурами и лепниной на карнизе была полна гостей – в основном молодежи. Убранство гостиной носило отпечаток новейшего снобизма и утонченного вкуса.

Цвет парижского общества поздравлял прекрасную Анжелу с днем ангела. Когда дошла очередь до Рубанова, он молча поклонился и протянул три прекрасные розы, собравшись сказать что-либо приличествующее случаю, но капризная именинница, тщательно рассматривая собственные пальцы, словно в данный момент не было ничего важнее этого, не удостоила Максима даже взглядом и велела служанке поставить цветы в вазу.

Наморщив лоб и слегка смутившись, Рубанов снова попытался произвести остроумный, на его взгляд, панегирик, но дама, увидев лишь ей понятный недостаток ноготка, рассеянно принялась водить по нему серебряной пилкой, а через секунду подлетевший де Бомон увел ее танцевать, оставив Максима с носом.

– Не расстраивайтесь, мой друг. У вас все еще впереди, – ободрил его подошедший де Сентож.

К Анжеле невозможно было приблизиться. Молодые повесы толпились возле нее, сменяя друг друга в танце.

«Даже маркиза оттеснили, – злорадно подумал Максим, наблюдая за Анжелой, – что уж обо мне говорить», – расстроился он.