Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

«И вовсе не язвительный, а божественный», – мысленно поправил графа Рубанов, произнеся вслух:

– Что с вами, граф Рауль, вы что-то сегодня очень бледны?

– Это не из-за вас, а из-за проклятой русской кампании. – Открыв какой-то маленький граненый флакончик синего стекла, он вытряхнул на ладонь две пилюли и запил из горлышка стоявшего поблизости хрустального графина.

«Тут есть и моя заслуга!» – с гордостью подумал то ли о компании, то ли о графине Рубанов.

Мадам де Пелагрю, видимо в благодарность, что русские избавили ее от богатенького старикашки супруга, и в память Рубанова-старшего, принимала столь же деятельное участие в судьбе молодого человека, как и их общий друг – граф Рауль.

Нежно коснувшись его лба губами, генеральская вдова сходу представила Рубанова юной Беатрис.

«Полагаю, де Сентонж очень ее об этом просил, – подумал Максим, целуя девичью руку. – Эту мадемуазель я бы в два счета завоевал, – сделал он вывод, – но ведь граф опять придерется, ловлю, мол, то, что само валится в руки…»

– Господин офицер, – тоненьким голоском, ужасно робея, произнесла Беатрис, – расскажите что-нибудь о себе? Мне безумно интересно… – На исходящее от Максима благоухание она не обратила ни малейшего внимания.

Взяв ее под руку и угостив лимонадом, конногвардеец увел юную наивную даму в дальний угол. Затем они танцевали, снова пили лимонад и смеялись.

«С ней намного легче, чем с мадемуазель Анжелой», – не успел подумать он, как под руку с де Бомоном к ним подошла легкая на помине д’Ирсон и с ходу спросила:

– С кого это, господин оккупант, вы взяли контрибуцию женскими духами? – и недобро глянула на юную Беатрис.

– Ошибаетесь, мадемуазель, духи самые что ни на есть мужские! – как и учил его граф Рауль, нагло уверил даму.

– Фи-и! – фыркнула д’Ирсон и потянула к танцующим довольного де Бомона за руку.

В этот вечер Максим не сделал даже капельной попытки к ней подойти.

– О-о-о! Я был уверен в вас! – хвалил его граф де Сентонж. – Знал, что не подведете. Она нервничает… точнее, даже психует! – потер он руки. – От нее посмели отказаться… – иронично смеялся де Сентонж.

– Пишите-ка ей еще одно послание. И не забудьте: «Люблю! Люблю! Люблю!»

Но в следующий раз сделайте маленький шаг навстречу, не забывая, разумеется, и о Беатрис или о какой угодно другой даме.

На этот раз прием делаю я. Так что будете на правах хозяина.

Как нарочно, в день приема русское командование задумало провести смотр. А два армейских смотра, как известно, равносильны одному сражению…

В это время даже у самых аккуратных солдат, к огромной радости инспектирующих генералов, отвратительно бреют бритвы, в строю отлетают пуговицы, тускнеют начищенные бляхи и шпоры, топорщится колет и лошади испражняются в самый неподходящий момент.

А у офицеров нарушается глазомер, и они неровно строят подразделение, да еще, сукины дети, смеют нагло думать, что строй ровнехонек, будто генеральская извилина.

Словом – ураган!

Поэтому бледный от усталости Рубанов на приеме холодно коснулся губами руки мадемуазель д’Ирсон в надушенной перчатке.

Обругал себя и к Беатрис отнесся много теплее, чем еще более оскорбил Анжелу.

«Издевается, что ли, этот оккупант?!» – чуть не плакала светская красавица. – Отчего тогда пишет такие красивые письма?»

Танцевала она с ним, задыхаясь от возмущения, и сходу приняла приглашение встретиться.

«Вот когда я отыграюсь на нем и брошу сама», – решила она.

Прекрасным сентябрьским воскресным днем Рубанов с мадемуазель д’Ирсон ехали в открытом экипаже по ровным дорожкам Булонского леса и любовались осенью, нежным неярким солнцем и редкими белоснежно-дымчатыми облаками.

Анжела держала над головой светлый зонтик от солнца, напоминающий воздушное облако, и размышляла, чем бы посильнее уязвить сидящего рядом с ней хлыща и фата.

Максим, стараясь, чтоб она не заметила, любовался коварным блеском светло-голубых на солнце глаз и угадывал причину ее рассеянности. Вдруг, вспомнив слова де Сентонжа, что ему не хватает смелости и напора, склонил голову к руке, в которой она держала зонтик, отвернул край перчатки и долгим поцелуем приложился к тонкой ухоженной кисти, любуясь одновременно крупными коленями, туго обтянутыми платьем.

– Месье! – удивленно округляя глаза, отняла она свою руку. – Вы забываетесь…

Но Максим чувствовал, что ей приятен поцелуй и он сам.

Довольный, откинулся на спинку сиденья и даже мурлыкнул какой-то севильско-брадобрейский мотивчик, но, подумав, что это слишком вульгарно, солидно кашлянул и уставился на линяющие деревья.

Хотелось русского куража…

Анжела отвернулась от него и крутила над головой зонтик.

Француз извозчик, согнув спину, в полудреме следил за дорогой, краем уха прислушиваясь к разговору и лениво разрабатывая план выуживания лишнего франка.

– Мадемуазель! – произнес Максим. Глаза его блестели удалью, которую французы величают русской придурью. – Мадемуазель! – еще раз повторил он, привлекая ее внимание и шикнув на развесившего уши кучера.

Анжела с удивительной грацией повернулась к нему, собираясь оказать отпор этому нахальному захватчику, и вопросительно изогнула тонкую бровь.

– …Ваш зонтик с оборочками по краям удивительно напоминает женские панталончики, – улыбнулся Максим, думая про себя, что сказывается школа Оболенского, и подставил щеку для удара, чуть зажмурив в ожидании глаза.

– Ах! – услышал он. – Что вы сказали? – И смех вместо пощечины.

С удивлением поглядел на смеющуюся даму, закрывающую и раскрывающую зонтик.

– Это можно понять как намек?.. – поинтересовался он, и в ту же минуту почувствовал теплоту женских пальцев на своих губах.

– Перестаньте паясничать! – все еще не сумев побороть веселье, произнесла она.

Максим в это время целовал каждый по отдельности пальчик, а затем закрыл ее рот поцелуем, подумав, что Жан де Бомон моментально бы застрелился, увидь их сейчас.

Анжела застонала от наслаждения, но все испортил любопытный кучер. Увлеченный зрелищем, он забыл про дорогу и чуть не опрокинул возок, заехав в кусты.

Это опять вызвало бурный восторг со стороны дамы, а извозчик лишился не только лишнего, но и всех остальных франков, услышав от русского офицера пожелание радоваться, что не заработал пинка по устричной створке.

Анжела была потрясена… Такого в своей жизни она еще не слышала.

«Ну и нахал… С ним не соскучишься, хотя месье и весьма вульгарен», – подумала она.

Когда Рубанов отрапортовал графу о рандеву, тот надолго задумался – хорошо это или плохо…

«У русских своеобразное понятие о комплиментах, – решил он, – но раз дама не оттолкнула, значит, все под контролем».