Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

– Теперь следует развить и закрепить достигнутый успех.

Слово «успех» он произнес с некоторой долей скептицизма и сомнения. «Французы так не ухаживают. У наших мужчин больше уважения к женщине. Но русские – молодая нация!..»

– Завтра вечером я подберу вам букет, отвезете его мадемуазель д’Ирсон.

Однако Анжелы дома не оказалось.

– Увы, мой милый! – сладким голосом пела смазливая служанка, открывшая ему дверь. – Она несколько минут назад отъехала в экипаже с месье де Бомоном.

На вопрос: «Куда?» жеманно пожала плечами, утопив голову в них до самых блудливых глаз и всем видом показывая: «Знаю, да не скажу!»

Подарив ей букет, Рубанов помчался к себе, с тревогой обыгрывая в мыслях ситуацию и твердо решив, что с мадемуазель д’Ирсон покончено. «Обиделась окончательно!» – сделал он вывод.

Граф де Сентонж поднял на смех умозаключение Максима и посоветовал в таких ситуациях не теряться, а включать голову.

– Разве вы не могли передать букет прислуге, вместо того чтобы дарить мои цветы, – ехидно вставил он, – что весьма удачно получилось, коли мадемуазель д’Ирсон нет дома…

Вы и приехали-то лишь для того, чтобы извиниться и предупредить, что будете заняты всю ночь…

Рубанов схватился за виски и ругал себя, почему сам не догадался так сказать.

– …Именно всю ночь, – кипятился граф, будто от ворот поворот получил сам, – и цветы следовало не дарить, а сунуть ей в морду и забрать с собой.

«Мое влияние! – отреагировал Максим на слово "морда". – Взаимопроникновение двух культур», – проследил взглядом, как граф проглотил лекарство и запил из графина без помощи стакана.

«Чем он все-таки болен?»

– Так вот!– перевел дух Анри Лефевр. – Военная кампания еще не окончена… Крепость пока не сдалась.

В следующий раз при встрече даже словом не обмолвитесь, что ее не было дома, а когда она сама поинтересуется, как вы провели прошлый вечер, ответьте: «У одной!..» – Тут же сделайте жест, будто хотите закрыть свой рот, закашляйтесь, покраснейте – для этого вам придется напыжиться – и исправьте оговорку: «У одного приятеля, – можете добавить: – По полку!».

Затем делайте озабоченное лицо, будто вспомнили о чем-то важном, и тут же, откланявшись, уходите…

Будьте уверены. Бессонная ночь ей обеспеченна!

«Учит как маленького», – надулся Максим.

Граф подумал, что ученик тренируется краснеть.

Буквально на следующий день мадемуазель д’Ирсон сама нанесла визит. Приехала она якобы по делу к де Сентонжу, но когда граф покинул их, даже не обратила на это внимания и с ходу принялась упрекать Рубанова в неверности.

«Ну конечно! Неверность – это прерогатива женщин, – усмехнулся он в нос и с удовольствием обозрел темные круги у нее под глазами. – Я-то спал сном праведника!»

– Моя совесть чиста, как у младенца! – произнес он, но Анжела так не думала, особенно когда случайно заметила под креслом золотую заколку для волос.

– Вот ваша чистая совесть, месье! – зарыдала она, а Максим с удовольствием принялся утешать ее, удивляясь про себя, откуда взялась эта заколка.

«Ясное дело, граф для ажиотажу подбросил!» – сделал он правильный вывод, с упоением целуя мокрые щеки мадемуазель д’Ирсон и ласково гладя ее вздрагивающие плечи и спину.

Выждав столько времени, сколько было положено, по его мнению, для возбуждения всех нервных центров приехавшей гостьи, граф постучал в дверь, извинился и, воскликнув: «А вот и моя потеря, спасибо, что нашли», выхватил заколку из слабых рук Анжелы и быстро вышел.

– Я же говорил вам, что сия вещь принадлежит не мне! – целовал Максим медленно успокаивающуюся Анжелу, подводя ее к софе.

Но, успокоившись, она оттолкнула Рубанова – и со словами: «Боже мой! На кого я похожа», – кинулась к зеркалу и стала приводить себя в порядок. Никаких вольностей больше позволено не было.

Проводив умиротворенную даму, Рубанов принялся упрекать тут же появившегося графа.

– Месье! Женщине из-за вас стало дурно, и она даже чуть не потеряла сознание.

– Не берите в голову, любезный мой Максим Акимович, – скрывая в улыбке иронию, произнес де Сентонж, думая про себя, какой же этот русский еще ребенок…

«Но я сделаю из него мужчину», – пообещал он себе.

– …Коли женщина плачет и устраивает истерику, картинно срывая шляпку или падая в обморок, – не верьте. Она играет! Верить следует только той, которую любите. Так что – ничего страшного.

Я вам уже говорил, что женщины – актрисы. И как опытная лицедейка, мадемуазель д’Ирсон имеет полное право открыто выражать свои чувства. Главное, не принимать их всерьез и быть снисходительным. Могли бы даже подыграть ей, упав на колени и обняв ее ноги…

Ручаюсь, получили бы огромное удовольствие…

– Я и без того получил удовольствие, – буркнул Максим.

– …Нет ничего более приятного, чем переиграть женщину, – цинично усмехнулся де Сентонж и, отбросив фалды фрака, уселся в кресло. Рубановскую реплику он пропустил мимо ушей. – Заклинаю тебя, мой друг… никогда не принимай женские истерики всерьез! Завтра я свожу тебя в одно место, где ты увидишь технические стороны любви и узнаешь, что представляют из себя дамы, – закинул он ногу на ногу.

– Но на завтрашний вечер мы договорились встретиться с Анжелой… – в волнении встал с дивана Максим, – а вдруг она махнет на меня рукой и бросится в объятия верного Бомона?

– Пустое, мой друг! – потер де Сентож сердце и болезненно сморщился.

– Что с вами? – подскочил к нему Рубанов.

– Все в порядке! – отстранил его граф. – Все в порядке… – со вздохом еще раз произнес он и потянулся в карман за таблетками.

Лицо его стало серым и старым.

Рубанов с жалостью глядел на графа.

– Чем я могу помочь вам? – спросил он.

– Только тем, что скрасите мои последние месяцы и отвлечете от смерти.

– От смерти?.. – дрожа губами, повторил Максим.

– Не будем на эту тему, – произнес де Сентонж.

Лицо его медленно розовело после приема лекарства.

– Просто сердце устало жить! – чуть слышно, скорее не Максиму, а себе, сказал он. – А потому и нечего его беречь!..

Вечером следующего дня де Сентонж исполнил свое обещание, и экипаж остановился у резной двери небольшого двухэтажного особнячка.

– Приехали! – Первым ступил он на мостовую и постучал тростью в дверь. – Весьма аристократичный и надежный притон под названием «Экстравагантная любовь», – сообщил де Сентонж и еще раз постучал. – Здесь мне нравится больше, чем в «Замысловатом пороке», – произнес граф, на которого упала яркая полоса света из раскрытой двери, и шагнул внутрь помещения, пригласив за собою Максима.

Щурясь после темноты улицы, Рубанов разглядел несколько молодых женщин, сидящих на диване в центре ярко освещенной залы, и толстую пожилую мегеру, которой де Сентонж, умело скрывая брезгливость, поцеловал жирную лапищу и представил Максима.