Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века

На свежем вольном ветерке после душной ямы закружилась голова. От скудного питания – только бы с голоду не померли, сидения в порубе, где и двух шагов не сделать, ослабли, ноги не держали. Привалились узники плечами друг к дружке, глядели на белый свет слезящимися глазами. Млава, глядючи на них, заплакала. Мослы торчат, одежда истлела. Да и что за одежда! В поруб, считай, летом бросили, а сейчас санный путь наладился. Нечёсаные волосы свалялись, как шерсть на запаршивевшей овце, а в них вши кишмя кишат. Лики, руки от грязи шелушатся. Исхудали оба, ветерок дунет – повалит. Слила водицы, хоть руки да лики обмыть, подала порты, рубахи чистые, одежду тёплую. Коли б не Млава, не добрели б до Киева. Умолила, упросила Оловича. Посопел, посопел огнищанин, таки позволил на своих санях ехать.

За убийство боярского человека присудили Желану выплатить 5 гривен. Головану назначили то же, да за увечье, нанесённое боярскому мужу, добавили 5 гривен, три – за обиду, и две на лечение. За такие куны можно купить семь коней, да ещё останется. Ни отец, ни сын таких кун отродясь не видывали.

Млава ехала в Киев не только мужа с сыном доставить, тайную надежду имела – проведать про судьбу дочери. Не могла та исчезнуть бесследно. Съездила в Вышгород, жителей поспрашивала. Помнили вышгородцы, как летним утром бежала через посад простоволосая, полуодетая дева. Всё проведала. Постояла на крутом бережку, с коего вниз глянешь, голова кругом идёт. Постояла, да едва сама вслед за дочерью не кинулась. Для чего под сердцем носила, в муках рожала, ростила, в болезнях выхаживала? Князю-защитнику на усладу?

Привезла Млава из Киева домой крестик серебряный. Приладила в красном углу под пшеничным снопом. Вечерами рассказывала свекрови:

– Ходила в Киеве к попам. Утешение от них получила. Бог ихний, именем Иисус Христос, страдание за всех людий, что живут на земле, принял. Распяли его, и на кресте в муках помер, а потом воскрес. Мать его, Мария, зачала, родила и девою осталась. Ибо от бога-отца зачала и бога-сына родила. Прозывают её, как и нашу Ладу – богородицей. И та богородица, христианская, всем страдальцам заступница. Кто на земле страдает, тот беспременно в ихний Ирий, что раем зовётся, попадёт. Надобно в ихнего бога, Христа, верить, и тогда беспременно вечную жизнь в раю обретёшь, а когда срок придёт, воскреснешь. А такие поганцы, что нашу Заринку сгубили, в ад попадут, и нелюди, что чертями зовутся, станут их на сковородах жарить и в котлах со смолой варить.

– Что же ты, в Христа теперь веришь? – спросила Гудиша настороженно.

– Хотела было покреститься, да забоялась. Всю жизнь в Триглава верила, Дажьбога славила. И мать, и отец, и диды славили. Не смогла, отступилась. Да не помогли боги наши моей донюшке, – Млава сжала губы скорбно. – Может, правду попы глаголют, нету их, богов наших, идолам бесчувственным молимся. А как Богородице, деве Марии молилась, то плакала, и душа моя успокоилась. И от тех молитв тако сладостно мне сделалось, будто с родимой матушкой тихую беседу веду, и та меня утешает.

Всю зиму по вечерам молилась Млава, стоя на коленях в красном углу. Молилась и богу христианскому, и богородице. Порой сама не понимала, какой богородице молится – рожанице Ладе или деве Марии. От тех молитв на душе становилось покойно и благостно.

Весной в Городню из Киева пришёл поп, проповедовал слово божие. Млава ходила в селище, беседовала с попом и перед Ярилиным днём крестилась. Желан ей в том не препятствовал.

В рюене до Киева дошли вести – рать басилевса Василия наголову разгромлена болгарами.

В конце месяца из Царьграда вернулись бояре Путята и Воробей. Вернулись не одни, с ромейским посольством. Возглавлял посольство магистр Лев Дука. Магистра Владимир принимать не торопился, пускай, дескать, отдохнёт после тяжкой дороги. Путяте же с Воробьём только и позволил с домашними повидаться, тут же к себе призвал. Беседы с боярами вели до утра.

Путята царьградским приёмом остался доволен. Поселили послов при дворе басилевса. Кормление назначили из царёвой кухни. Челядь прислуживала во всём, упреждала каждый жест, каждое слово. Когда ходили по палатам, бояре, царские мужи кланялись, кто поясно, кто главою. У ромеев обычай строгий, кто в каком чине как кланяться должен.

Правит в Царьграде Василий Второй, младший брат его, Константин, делами не ведает, только обычай царский блюдёт. У братьев есть сестра – царевна Анна. С басилевсами встретиться и беседовать не пришлось, видели обоих братьев на выходе. Василий через своего верхнего боярина передавал ласковые слова.

Рассказывал в основном Путята. Помощник его, поражённый царьградской пышностью, перескакивал с пятое на десятое, частил, перебивал речь верхнего боярина. Владимир махнул на него рукой, поморщился выразительно, помолчи, мол. Воробей смолк обиженно, через малое время уже ёрзал на лавке, ища случай вставить и своё слово.

Восторги, расточаемые послами пышности одежд царедворцев, убранству палат, прискучили. Путята никак не мог добраться до главного. Владимир раздражённо перебил на полуслове:

– Беседовали ли с кем, или только глаза таращили на царьградские диковины? Сносятся ли греки с печенегами?

Путята вмиг посерьёзнел, словно одёрнул себя.

– Нет, княже. Сколько ни спрашивал про то, никто ответа не дал. Мыслю, своих забот у басилевса хватает.

Путята много говорил про то, что ведомо. Ему как неискушённому послу, впервые воочию увидевшему чужую страну, её обычаи и нравы, хотелось поведать о виденном. В его многословии Добрыня почувствовал стремление, испытываемое человеком, желающим скрыть нечто и покрывающим многословием это нечто.

– Со многим боярами встречался, со священством, – продолжал Путята своё повествование. – Патриах Василий беседовал со мной долго. Проведав, что ты, великий князь, желаешь прознать всё про правую греческую веру, самолично водил в церкву святой Софии. В церкви показывал лики святых, что на досках писаны. Доски те с ликами, иконами зовутся, и христиане на них молятся. В церкви лепота несказанная, невиданная…

– А дух-то, а дух какой стоит! – воскликнул Воробей, не выдержав молчания, но смолк под взглядом князя.

Промочив горло мёдом, Путята возобновил свою повесть.

– Поведал нам патриарх о страстях господних, кои Христос принял на себя за весь род людской. По вечерам приходили попы, рассказывали о деяниях апостолов, читали книги божественные. Жил в Иудее боярин Савл. Савл этот был гонителем христиан. Предавал их мучительствам тяжким, бросал в порубы. Даже друзья Савла поражались его лютой злобе к христианам. И вот явился однажды этому Савлу Господь и говорил с ним. Савл прозрел и уверовал в Христа всей душой. Была его вера так крепка, что приняли его в круг апостолов, и стал он прозываться апостол Павел. И как до того был гонителем, теперь стал ревнителем христианства и великим проповедником, и словом своим сонмы язычников обратил в христианство. Дали мне попы божественные книги, писанные по-гречески – Евангелие Луки и Откровение святого Иоанна Богослова.