Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века

– Ну а вы что же? – спросил насмешливо Добрыня. – Никак крестились?

Путята склонил голову, насупился, словно виноватился в чём-то, набравшись сил, вскинул очи, ответил твёрдо:

– Крестились, боярин, ибо поверили в бога истинного.

Воробей при словах старшего боярина боязливо съёжился, даже борода скукожилась. Испугало боярина даже не само признание сотоварища по посольству, а тон, коим это признание было сделано. Тон был утвердительный, безбоязненный. Таким тоном разговаривают мужи дублие, в своей силе уверенные. Воробей же уверенности в себе не чувствовал, ибо видел боярин не далее воробьиного носа. Путята же взор имел приметливый, который и под спуд проникал, тайные помыслы ухватывал, видел не только то, что на виду лежит. Бояре и дружина знают – благоволит великий князь к христианам. Помнилось поведение князя, когда ромейский посланец хулил руських богов. Не разгневался князь на те речи, промолчал. Видно, не зря промолчал, была на то причина. Коли б не это, крепко бы призадумался боярин Путята, прежде чем веру менять.

– То ваше дело, какой веры держаться. Вас не затем в Царьград посылали. Сказывай, что у бояр вызнал, и про царевну расскажи. Какая из себя, почто не замужем? Кривобока, хворь какая одолела, или годами молода? Как бояре, басилевсы живут, про то сказывай.

От слов князя у Воробья от сердца отлегло. Князю, по-видимому, было безразлично их крещение с Путятой. Но Воробей ошибался. Князю было отнюдь не безразлично крещение бояр, но сегодня было не до того, поэтому он и виду не подал.

– В блуде живут верхние бояре ромейские, и мужи, и жёны их. Про то открыто не говорят, в тайне держат…

Воробей не выдержал, зачастил:

– Мне боярин один сказывал. В городах ромейских и при дружинах особые домы есть. В домах тех жёнки живут, кои со всяким, кто куны заплатит, в блуде сходятся.

Добрыня хохотнул:

– Сам-то ходил в те домы или только слушал да слюни пускал?

Воробей засмущался, пробормотал:

– Скажешь тоже…

Не нравился Воробей Добрыне. Зачем сыновец приближает к себе этого легковесного, бестолкового мужа?

– А попы что ж? То ж грех великий – прелюбодейство, так у них писано, – продолжал насмехаться Добрыня. – Не спрашивали, когда попы к вере своей склоняли?

– Попы то порицают, да поделать ничего не могут.

– Поди-ка сами по ночам в те домы бегают!

– То всё пустое, – прервал Владимир, хотя слушать про блуд, одолевший Византию, доставляло удовольствие – блуд вере не помеха. – Ты, Путята, дело говори. Или ничего не вызнал?

– За подарки в Царьграде многое узнать можно. Я золота на подарки не жалел, – произнёс Путята многозначительно и смолк, собираясь с мыслями.

– Ну давай, давай, не тяни кота за хвост, – поторопил Добрыня. – Скоро петухи запоют.

– Бояре ромейские завистливы. Доносят друг на друга басилевсу, мужам, что при басилевсе состоят. Басилевсу и понять невмочь, где правда, где наветы корыстные, блядословие. Ныне же пребывает Василий в тяжкой желе. Не только за власть, но и за живот, и свой, и брата, и сестры опасается. У тебя же, княже, Василий дружину себе в помощь просит. Для того и магистр приехал, и ряд мирный с Русью потому уложить ромеи хотят.

– Что ж, у самого басилевса кметов мало?

– Кметов бы достало, да израды басилевс опасается. Варда Фока, что ныне хочет басилевса живота лишить и на его место сесть, боярин богатый, кун не жалеет, и род у Фоки не бедный, родовичи ему помогают. В самом Царьграде среди бояр израда есть. Потому басилевс хочет верную дружину иметь, которую никакими кунами подкупить нельзя было. Руських кметов в Византии уважают за верность роте. Верный человек сказывал, ныне у Василия много чего за свою дружину просить можешь. Силён Варда Фока и ратью, и кунами. Ещё, вишь, и болгары Василия разбили. Самая ныне пора, княже, с ромеями мирный ряд уложить. На всё ромеи согласятся, потому магистру Льву Дуке, что с посольством прибыл, спуску, княже, не давай. Голову морочить ромеи горазды.

Добрыня проворчал:

– Согласятся-то ромеи на всё, да станут ли потом слово своё держать?

Путята смолк, допил чашу, оглянулся на Добрыню, перевёл взгляд на князя. Тот спросил:

– Про царевну почто не сказываешь? Ай не вызнал ничего? Что послухи твои о ней сказывали? Какого она нраву? – про царевну Владимир услышал впервые, и в голове его вызревала задумка.

– Как же, – спохватился боярин, – всё вызнал. Саму её видел, говорить с ней не довелось, но разглядел хорошо. Собой царевна доброзрачна, но нравом холодна, аки капь каменная, что древние еллины в Царьграде ставили. Холодна, горда и надменна, ни на кого не посмотрит, улыбкой не одарит. А годков-то царевне многонько, за двадцать уже.

– Что ж так-то, – фыркнул Добрыня. – Говоришь, собой доброзрачна, двадцать лет давно минуло, а до сих пор не замужем. Почто ж никто не берёт? Ай прыщава, лыса, или хвороба какая у царевны тайная?

– Здорова царевна телесно, и в разуме она. Кожа белая, чистая, ланиты румяные, волос длинный, пышный. Телом ладная, ни толста, ни худа. Замуж сама нейдёт. Нет женихов высокородных. Братья её не неволят.

– Всё обсказал, боярин? – спросил Добрыня после некоторого молчания.

– Всё, – ответил Путята. – Что ещё? Шибко ромеи обычай блюдут. Кто где встал при басилевсе, какие одежды надел. С этим строго у них. Специальный царёв муж за обычаем следит.

– То нам не надобно. У нас свои обычаи. Коли всё сказал, ступайте. На пиру ли, ещё где про посольство сказывать будете – про веру говорите, про церкву, апостолов, страсти Господни, обычаи ромейские, про остальное молчите.

Путята зыркнул на верхнего боярина, распоряжавшегося, словно великий князь, но сам великий князь поддержал уя:

– Слушай Добрыню, Путята. Мои слова он молвил.

Магистр Лев Дука был не воином, царедворцем. Магистру не доводилось водить рать на брань, звон оружия был ему неприятен, зато знал науку плетения паутины ков. Умел выбираться из силков и расставлять их другим, иначе не добрался бы до своего нынешнего чина. Втайне преклонялся перед ныне опальным и отстранённым от дел паракимоменом Василием. Ни один басилевс по изворотливости ума не мог сравниться с евнухом. И всё же звезда евнуха закатилась. Магистр благодарил бога, надоумившего его вовремя отойти от хитроумного паракимомена и переметнуться в противоположный стан. Иначе не быть бы ему синклитиком и магистром. Магистром его сделал нынешний басилевс Василий. За чин сей Лев Дука внёс в имперскую казну сорок фунтов золота. Пятнадцать лет назад Лев Дука, тогда ещё спафарий, обретался в свите басилевса Цимисхия и присутствовал при заключении басилевсом мирного договора с князем русов Святославом. Загадочны и непонятны русы, не укладываются в привычные рамки. Помнил магистр сурового князя, чуждого приличествующим его положению церемониям, не отличимого от простых кметов. Учитывая знакомство магистра с нравами северных варваров, Василий отправил Дуку в Киев для уложения мирного ряда и заключения особого договора.