Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Но отсюда, издалека, все виделось таким, каким хотелось его видеть. Главным было лишь то, что все живы и здоровы, а остальное не имело важного значения: победим врага — все наладится, каждый будет счастлив…

Это письмо было необычным. В первых строках сестра сообщала, что отец ушел на фронт. Случилось это неожиданно и для семьи, и для завода, где он имел постоянную бронь. Перед Октябрьскими праздниками из военкомата пришло извещение — нужно получить мое жалованье, присланное из штаба партизанского движения. Придя из ночной смены, отец переоделся во все лучшее и отправился в военкомат, вернулся радостный, ласковый, а через несколько дней дома узнали, что он уходит в армию…

— Третий взвод! — заорали с улицы.— Есть тут третий взвод? На построение, в баню!

…Неделю назад пришла повестка, отца сразу же отправили из города, и где он теперь — неизвестно…

«Ну, батя! — с гордостью подумал я, торопливо дочитывая письмо,— вот тебе и молчун!»

Письмо шло больше месяца, оно было помечено девятнадцатым ноября. Минорный его тон несколько огорчил меня, но тут же я решил, что вызван он отсутствием вестей от отца, что там всё теперь, конечно, наладилось, ведь больше сорока дней минуло… На фронт отец, вероятно, еще не успел, проходит где-нибудь обучение. Интересно, в какой род войск его определят? Скорей всего, поближе к технике — он ведь мастеровитый у меня…

Пока мы гуськом, со свертками свежего белья под мышками шагали в заводскую баню, новость так и распирала меня.

— Мой старик-то учудил — добровольцем записался! — небрежно сказал я Кочерыгину.

— Кто? Отец? Сколько же ему лет? — удивился тот.

— Да уж сорок стукнуло. Он с девятьсот второго…

— Ну какой же он старик? — засмеялся Кочерыгин. — У нас таких во взводе вон сколько! А я испугался — неужто, думаю, стариков стали брать?..

Из бани мы возвращались распаренными, подобревшими, счастливыми — словно все заботы и печали оставили там. Впереди — праздничный ужин, веселье, танцы, и я уже искренне переживал, что так нерасчетливо лишил себя порции водки. Теперь-то самый раз и выпить со всеми. Хитрец этот Конопатин, купил меня на жалости.

Кочерыгин скомандовал взводу чистить оружие и подшить новые подворотнички, а сам, прихватив одного из бойцов, ушел и через час вернулся с жестяным бидоном.

— Кружки на стол! Самим сидеть на нарах и не двигаться! Кто пить водку не умеет или не хочет — говори сразу, выдам конфетами. Есть такие? Слава богу, нет. Ты, гармонист, убери кружку, тебе не полагается.

— Почему? — Я и без того был расстроен. Когда вернулся из бани, извещение на посылку лежало на постели, но почта оказалась уже закрытой, и никто не знал, будет ли она работать завтра. Вдобавок под нарами не оказалось баяна. Дневальный сказал, что баян забрали по приказу комиссара. — Почему не полагается? Чем я хуже других?

— Разговорчики! — деланно строго прикрикнул Кочерыгин. — Сиди и жди! Итак, начинаем… Есть среди нас работники прилавка? Буфетчики? Официанты? Продавцы «распивочно и на вынос»? Нет. Тогда поручим дело юристам. Дерябин, вот тебе стакан и действуй! Каждому ровно по двести грамм. Уговор такой — что останется, нам с Дерябиным пополам.

— А если ничего не останется? — пошутил Дерябин.

— Значит, я в тебе ошибся…

В разгар дележа пришел дежурный по отряду с распоряжением выделить пятерых бойцов в дополнительный наряд. В новогоднюю ночь приказано усилить посты и патрулирование. Наш взвод лишь вчера сдал суточное дежурство, и все приуныли. Но Кочерыгин и вида не подал, что расстроен не меньше нас.

— Ну, кто желает послужить Родине? Нет добровольцев. Выходит, опять Кочерыгину надо портить кое-кому настроение. Может, жребий бросим? Или все-таки есть добровольцы?

— Я готов, — раздался с верхних нар заспанный голос.

— Молодец, Чуркин! Засчитываю тебе два очередных наряда за смелость. Кто еще? — Кочерыгин медленно обводил всех хитроватым взглядом. Мне показалось, что особенно внимательно он посмотрел на меня. Праздник для меня был все равно испорчен, и я решился:

— Я тоже пойду.

Но Кочерыгин словно бы и не услышал меня.

— Так-так… Льгота только для добровольцев. Считаю до трех, потом буду назначать… Стоп, стоп! Зачем так много? — замахал он руками, хотя добровольцев больше не было. — Нужны пятеро, а вы все сразу! Вот, я смотрю, и Томчишин хочет, и Симанков, и Шаронов, и Елошин… Оно и понятно, кому же не хочется встретить Новый год на боевом посту?

Мы уже начали привыкать к странной манере своего помкомвзвода назначать людей в наряды и распределять поручения. Независимо от того, есть ли добровольцы и сколько их, в конце концов он останавливал выбор на тех, кто старался остаться незамеченным. Такая нехитрая игра была по душе и нам, и помкомвзвода, потому что она не давала послаблений филонам.

Отобранную пятерку, куда не попали ни я, ни Чуркин, помкомвзвода отправил спешно ужинать; нас на ужин почему-то не звали, и в казарме наступил тот редкий и тягостный момент, когда у каждого и дел никаких нет, и отдыхать вроде бы не время. Все молча сидели на нарах, поглядывали на заставленный алюминиевыми кружками стол, вслушивались в каждый звук с улицы и ждали команды. Даже газеты лежали сегодня на столе нетронутыми.

Я чувствовал себя обойденным всеми ожидаемыми радостями. Ну, ладно — водка, сам виноват! Ну, ладно — посылка: не завтра, так послезавтра получу ее. Но — баян! Столько надежд, столько стараний — и все напрасно. Для меня это был полный позор. Кому только он понадобился там, в штабе? Неужели Малюк, уезжая, решил забрать его с собой?

И вдруг мне показалось, что сквозь обледенелые окна доносится в казарму слабый звук гармони. Это было так неожиданно, что я во весь голос заорал:

— Тихо!

Все замерли, я прислушался и опрометью бросился на крыльцо, за мной — еще несколько человек. Так и есть: в темноте кто-то весело и лихо наяривал на гармони «Крутится, вертится шар голубой…». Длинная цепочка едва различимых темных фигур двигалась по реке с правого берега наискосок к заводской бирже.

— «Чапаевцы» в клуб двинули! — с завистью сказал постовой, хотя и так все было понятно.

Сердце мое ревниво сжалось. Я любил эту песенку, на танцах часто играл ее вместо вальса, и слушать теперь, как кто-то другой исполняет ее, причем играет легко, уверенно, задорно, было для меня невыносимо. Конечно же, это Саша Северюхин, я знал его по нашей партизанской школе, ему хорошо, он пришел в партизаны не только с орденом Боевого Красного Знамени за Халхин-Гол, но и со своей гармонью… Эй, комиссар, комиссар! Почему не поверил? Разве я не старался? Еще неделька, и уже не я, а Саша Северюхин стал бы завидовать. Кто из гармонистов не позавидует баяну?..