Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Хотелось одного — скорей, скорей! Скорей на берег, скорей пройти минное поле, скорей приблизиться к деревне и, главное, скорей все кончить…

Был ли это страх? Не знаю. Навряд ли. О чем-либо плохом для себя тогда мне не думалось, да и бояться было нечего, я ведь даже не слышал еще ни вражеского выстрела, ни свиста пули над собой и жил в странном состоянии: разумом вроде и понимал, что могу погибнуть, в глубине души наивно верил, что со мной ничего не случится. Мешало лишь какое-то неприятное чувство нетерпения, с которым трудно было справляться.

Надо было лежать, ожидая, пока минеры разыщут вчерашний проход, а мне не лежалось. Взгляд то и дело тянуло в сторону командира — как он, долго ли будем здесь торчать, нет ли чего настораживающего в его поведении? Довертелся до того, что лежавший рядом Конопатин ядовито пошутил:

— Дрожит ретивое? Не бойсь, наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами…

Это сразило меня окончательно. Я даже не нашелся, что и ответить. Да что я, в конце концов? Сам не волен над собой? Отчего нервничаю больше других? Неужели я действительно трушу?

К счастью, лежать долго не пришлось. Держа лыжные палки под мышками, мы осторожно двинулись к берегу, медленно начали втягиваться в лес, по цепочке поползла тихая команда: «С лыжни не сходить», и вот минное поле, наверное, осталось позади, так как движение ускорилось, лыжня заметалась из стороны в сторону, огибая лесные завалы, поляны с заброшенными остожьями, полуобвалившиеся изгороди, а деревни все не было.

Я считал, что Линдома расположена чуть ли не на берегу Заонежского залива, так вроде она и угадывалась днем сквозь синеватую дымку, а оказалось до нее не меньше двух-трех верст, и выдвигались мы более часа.

Отряды растеклись в стороны — «антикайненцы» вправо, «чапаевцы» влево, всё это неторопливо и томительно долго, а хотелось — быстрей, быстрей… Впереди сквозь заиндевевшее ольховое мелколесье еще не виделась, но уже ощущалась деревня: кусты как-то сразу резко и ровно обрывались, за ними открывалось заснеженное, полого восходящее пространство, которое могло быть или пашней, или деревенским выгоном…

Потом всё затихло, вокруг — ничего, никого. Казалось, отряды ушли, оставив нас семерых или восьмерых перед пустынным полем и зловеще затаившейся деревней; стало тревожно и неуютно. Я замирал от напряжения, мне чудилось, что финны, конечно же, давно обнаружили нас и если не открывают огня, то лишь выжидают, когда мы двинемся на штурм…

Позже, через много лет, об этом первом для меня бое я буду знать почти всё или, во всяком случае, многое, и тогда окажется, что виденное мною — это лишь малая крупица того, что происходило на самом деле; что и каждый партизан видел лишь то, в чем сам участвовал, а общая картина сложится позднее, она составится из этих самых «малостей»; когда штурм начался, полного его хода не представлял себе никто, включая командира Лопаткина, ибо ночной ближний бой, в его быстротечности и неожиданности, вообще трудно управляем, а в условиях полыхающей пожарами деревни, где действовать приходилось мелкими группами, он сразу же обретает свою разрозненную инерцию, при которой даже командир отделения не в состоянии контролировать каждого бойца.

Когда мы стояли на опушке, Лопаткин знал хотя бы план, по которому отряды должны действовать.

Мы же не знали и этого…

— Василий Михайлович! Чего мы так долго ждали? Помнишь, когда подошли к деревне?

— Разве долго? Тебе показалось. Мы не ждали и десяти минут. Надо же было дать время Шабалину и Самсонову. У них путь подальше нашего, пять километров надо пройти. Штурм-то одновременный…

— Был ли установлен общий сигнал?

— Был. Осветительные ракеты над Линдомой.

— Но бой начался без ракет? С автоматной очереди?

— Так оно и было. Видишь ли, диверсионной группе Широкова было задание войти в деревню и поджечь несколько домов, чтоб наделать побольше паники у финнов. Бесшумно сделать это не удалось. У самой деревни их окликнул часовой, поначалу он принял их за своих, а когда разобрался, то кинулся бежать в укрытие. Пришлось стрелять… А дальше покатилось-поехало само собой…

— Я помню — ты выскочил из кустов, в сторону деревни с шипением унеслась ракета, она лопнула, зависла на взлете, и в наступившей тишине раздалась твоя команда… Ты помнишь, что тогда крикнул?

— Наверное, «партизаны, вперед!», что ж еще?

— Да, но до того ты во весь голос завернул такой многоэтажный мат, что, казалось, ему и конца не будет.

— Вот этого уже не помню. Хотя вполне возможно. За войну я здорово привык матерщинничать. Был в этом какой-то шик — вроде доблести партизанской… Но, надеюсь, команду «вперед!» я не забыл подать?

— Не забыл. Хотя она и потонула в пальбе. Отряды дали такого огонька, что вся деревня казалась охваченной метелью из трассирующих пуль.

— Красиво сказал! — улыбнулся Лопаткин. — Теперь придумал или тогда так увидел?

— Конечно, теперь! — рассмеялся и я. — Тогда не до придумок было.

— А и верно, чем не метель? Пятнадцать ручных пулеметов, сорок автоматов, сотня винтовок — и всё по каким-то двадцати домам! Тут не метель — целая пурга!

— Ответный огонь поначалу был слабый. Почему же отряды залегли, не доходя до деревни?

— Всем лезть в деревню и не надо было. Хватало нескольких ударных групп, чтоб поджечь дома, забросать их гранатами, подавить огневые точки, взорвать склады… Зачем всем? Только лишние потери. Главное, мы не дали финнам занять подготовленную вокруг деревни оборону и запалили дома. Остальное было, как говорят теперь, делом техники. Хотя сопротивление в отдельных домах продолжалось еще долго, а группа, человек пятнадцать, сделала отчаянную попытку организованно прорваться в сторону Тамбиц-маяка. Они, конечно, не знали, что там заварилась своя каша, но, прорвись они, и Самсонову пришлось бы нелегко… А пулеметная точка на ветряке? Сколько она нам нервов попортила, пока группа Артемьева не подорвала всю мельницу.

— Скажи, тогда, в ходе боя, ты знал обо всем этом?

— Я знал только то, о чем доносили через связных и что видел сам. Знать всё — мечта каждого командира, но практически это почти невозможно. Потому и злишься, нервничаешь… Помнишь историю с лошадями? Когда бой разгорелся, я перенес свой командный пункт к конюшне, которая стояла справа в отдалении от деревни. Там было около полутора десятков отличных артиллерийских битюгов. В Линдоме, как оказалось, стояла батарея полевых пушек. В расчете на трофеи и для вывозки раненых я приказал искать сани и запрягать. Сани — двое или трое — нашлись, а сбруи не было. Может, в конце концов, и сбруя нашлась бы или что-то придумали бы, но как коням к озеру через лес и минные поля выбраться? До сих пор коней жалко…