Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Когда Сантос приблизился к своему дому, он увидел на лавочке под старым кленом сестру Руту и Симона — сына Менаши-бондаря. Они сидели в некотором отдалении друг от друга и молча смотрели в разные стороны. Чтобы не спугнуть их, Шмулик спрятался в густых кустах и ждал, когда они разойдутся, чтобы войти в дом.

Молчаливый сержант сидел на краю скамейки, глядя в сторону Днестра, на котором переливались первые солнечные лучи. Сержант был в новом костюме, в клетчатой кепке и при галстуке, который явно мешал ему. Он то и дело посматривал на девушку, подбирал для нее слова, но они, видно, не трогали ее. Он говорил совсем не то, что ей хотелось услышать, и она злилась, с досадой поглядывала на него, пыталась даже уйти, но он задерживал ее, собираясь, очевидно, сказать ей что-то очень важное.

Шмулик стоял в кустах. Что же теперь делать? Они увидят его, и получится какая-то ерунда, еще подумают, что он подслушивал. Он не смог бы смотреть соседу и товарищу в глаза, а от Руты ему так попало бы, что только держись. Она никогда не простила бы ему этого. Осталось одно: стоять так и ждать, пока наконец они разойдутся. Ничего другого Шмулик не мог придумать.

Несколько раз Рута порывалась распрощаться с молчаливым своим провожатым, но каждый раз он смотрел на нее такими влюбленными, умоляющими глазами, что ей становилось жалко его и она опять садилась на скамью в надежде на то, что уже на этот раз он ей все же что-нибудь существенное скажет. Ясно, что перед отъездом он захочет сказать что-то очень важное, самое заветное, и опа набиралась терпения и ждала этого «чего-то»…

— Знаешь, Рута, — наконец набрался он решимости, клянусь, что хочу тебе сказать, ну, такое, что сам по знаю, что именно тебе сказать…

Девушка удивленно взглянула на вконец растерявшегося парня и пожала плечами. Она улыбнулась своей чарующей улыбкой и сказала:

— Странно… Это я впервые слышу… Хочешь мне что-то сказать, а что — и сам не знаешь?.. Значит, тебе решительно нечего мне сказать, и мне остается только пожелать тебе всего доброго. Счастливого тебе пути, возвращайся!..

— Что же будет, когда я вернусь?

— Что будет? Ничего не будет! Приедешь домой и будешь дома!

В ее словах сквозила явная насмешка. Видно было, что только из жалости к этому смущенному парню, который растерялся перед Рутой и не знает, что ей сказать на прощанье, она не уходит. Он в самом деле уже хотел было уйти, чтобы не ловить на себе ее насмешливого взгляда, но не находил в себе решимости, не знал, что сказать на прощание.

Наконец, весь красный и мокрый, путаясь и сбиваясь с топа, он сказал:

— Не спеши, Рута… Посиди со мной еще минутку. Собираюсь в далекий путь…

— Это я уже слыхала много раз сегодня… Но, сам видишь, — светает… Люди уже на работу собираются, посмотрят на нас как на ошалелых. А между тем времени у нас было достаточно: всю ночь просидели на этой лавочке, а ты мне так ничего и не сказал…

— Да, Рута, ты права. Но я решил… Я хотел… Я должен у тебя кое-что спросить, только прошу тебя: ответь мне по правде.

— Я, кстати, всегда говорю только правду.

— Да, да, я знаю…

— Так зачем же зря предупреждать?

— Неизвестно, сколько нас задержат там, на сборах… Ты будешь меня ждать? — не глядя в ее сторону, наконец произнес он и отодвинулся подальше, как бы боясь, что она его оттолкнет.

— Не знаю даже, что тебе сказать…

— Ну, а если я тебе письмо напишу, ты мне ответишь?

Она пожала плечами:

— Кто его знает? Это будет зависеть от того, что напишешь. Если напишешь: «Я хочу тебе сказать, ну, такое, что я сам не знаю, что именно тебе сказать…» — я, очевидно, не отвечу…

— Почему?

— Почему, почему! — сердито повторила она. — Если ты не можешь найти нужных слов, то и я ничего не знаю… Значит, мы квиты…

— Зачем же так, Рута, ты ведь отлично чувствуешь, как я тебя… — и опять запнулся.

По ее смуглому, усталому лицу промелькнула насмешливая улыбка. Он опять почувствовал, что попал впросак, и злился на себя, на свой неповоротливый язык. В самом деле, сидит с такой девчонкой дуб дубом и, как на грех, до того растерялся, что начисто перезабыл хорошие слова, которые хотел ей сказать на прощание. Отлично чувствовал, что отдаляется от нее, что не будет она отвечать ему на письма, не будет думать о нем, не станет и ждать.

И кто знает, чем все это окончится.

Рута окончательно убедилась, что больше он ей ничего не скажет. Она резко поднялась и протянула ему руку:

— Ну, Симон, будь здоров, счастливого пути, прощай! Мы очень весело провели с тобой время…

Он уловил иронию и еще больше растерялся.

— Что же, Рута, — ответил он, с трудом преодолевая смущение. — Значит, уходишь? Тебе нехорошо со мной? — Он снял кепку и начал мять ее в руках. — Твердо решила, уходишь?

— Ухожу… — вздохнула она. — Уже светает, а нужно брата готовить в дорогу, Шмулик вместе с тобой ведь уезжает. И еще много ребят…

— Да! — оживился он. — Вместе со мной. Шмулик хороший. Я его очень люблю…

— Так ты это ему скажи, а не мне…

Опять не так! И, заметив, что девушка стоит с протянутой для прощания рукой, Симон осторожно взял эту руку и крепко пожал.

— С тобой, Рута, так хорошо было, если бы ты знала!.. — сказал он тихо. — А ночь такая звездная, такая красивая, уходить не хочется. Ни одной тучки на небе. Кругом звезды.

— Ты мне это уже говорил десять раз, — прервала опа его. — Что еще? Мне пора… Ступай и ты. Поздно уже. Не выспишься…

— Ничего, иной раз по три ночи глаз не смыкал, когда был на действительной…

— И это я уже слыхала раз двадцать…

— Знаю… — сказал он упавшим голосом. — Ну, а ты будешь скучать, когда я уеду?

— И об этом ты меня уже много раз сегодня спрашивал…

Он долго молчал.

— Значит, прощаемся?..

— Если это значит прощаться, стало быть, прощаемся…

— И что же ты мне пожелаешь?

Рута задумалась:

— Что же тебе пожелать? Пожелаю, чтобы на службе ты был смелей, чем…

— Что значит: смелей? — Он удивленно посмотрел прямо в ее смеющиеся глаза. — На службе я был всегда смелым. Много благодарностей и похвал получил от командования…

— Знаю, но я о другом. Как бы тебе это объяснить? Ну, если ты со мной так робок, то будь смелым, когда будешь с винтовкой и пулеметом…

С трудом сдерживая смех, девушка вырвала из его цепких ручищ свою руку и отбежала в сторону.

Симон опешил, услыхав такие слова. Он бросился за ней, попытался обнять ее, но она ловко увернулась, оттолкнув его от себя:

— Нет, нет, не смей! Не подходи! Я рассержусь!

— Почему, дорогая, ведь я тебя так люблю! Неужели и на прощанье ты не позволишь обнять и поцеловать тебя?

— Нельзя! — рассмеялась она, приближаясь к калитке. — Я могу рассердиться… Всю ночь просидели с тобой, и ты не догадался обнять меня… Значит, не любишь…