Валерий Строкин - Так и кончается мир [СИ]

— Убивать, — ответил Славик.

— Вот именно! — шепот превратился вскрик. — Приду домой, найду, какого-нибудь босса отморозка, скажу: дядя, я приехал с войны и умею убивать людей и при этом не писаться в штаны, вам киллер не нужен? — Игорь злобно рассмеялся, и продолжил:

— Япона мать, летел сюда с чувством защитить, спасти Родину, от духов и козлов — и что?

— Что?

— Что такое Родина? Ведь это не продажные министры, которые делают на нас деньги в этой войне? Это не трусливое, постоянно пребывающее в похмельном бодуне правительство, спьяну заварившее эту кашу, которую нас послали расхлебывать? Им плевать на нас. Родина, Славка, о ней не скажешь простыми словами, она здесь, — Игорь постучал по груди. — Просто, Славка, обидно, даже не за себя, обидно, а за державу нашу, которую предали, поставили раком, и пробуют трахнуть в темной комнате. Обидно, — в шепоте Игоря послышались слезы.

— Я братишке советую от армии косить, — отозвался Славик. — Это не только школа мужества, но и кладбище. Помнишь, неделю назад, нас навещали «афганцы». Привезли курева, пива, фруктов, колбасы, даже баб хотели притащить. Они говорили: «Держитесь мужики, не сдавайтесь, мы тоже держались». Брехня. Приехали на новеньких машинах, с золотыми цепями на шеях, с перстнями на пальцах — крутые. Они забыли, что такое война. У каждого из них, сейчас свое дело, карьера. Вот только сны у нас будут одинаковыми.

— Мужики, давайте спать! Хватит плакаться, — выкрикнули из темноты, кажется Галлиулин Марат. Он служил в разведроте. Снайперская пуля перебила ему коленный сустав. Марат в палате слыл самым озлобленным на жизнь и обстоятельства. Говорили, что дома его ждет девочка — жена. С первого дня, после операции, он встал на костыли:

— Я соски просить у вас не стану, — заявил Марат перепуганным санитарам и заковылял на перекур в туалет. Со дня на день, за ним должны были приехать старший брат «афганец» и отец. Жена не поехала. Марат потерял ногу ниже колена. Месяц назад, ему поставили протез, прилетевший с гуманитарной помощью.

— Всю жизнь носить эту калошу!? — ругался Марат в сортире.

— На какую жизнь? — отозвался «туляк» — Протез тебе от силы года четыре прослужит. У тебя хоть и гуманитарный, но дерьмовый протез. Так что, с этого дня начинай копить на новый.

— Да пошел ты!

— Сам вали.

— А сколько стоит новый? — наивно поинтересовался я.

«Туляк» высокомерно смерил меня взглядом:

— Хороший протез ноги, ниже колена, стоит около пяти тысячи долларов.

Больше вопросов я не задавал…

Когда открыл глаза, за окном клубился серый рассвет, от стен тянуло сыростью, простыни повлажнели. Ну вот, скоро утро. Все-таки я задремал…

Я восседал на заправленной койке. Собранный, готовый, ну без пяти минут жених. Ребята расположились вокруг, как и я ожидали приход Светы.

— Тебе повезло, такую девчонку нашел, — краснея, произнес Славик.

— У тебя все впереди, хороших девчонок много. Надо уметь выбирать и знать, где искать.

— Где?

— Например, под днищем обгорелого вертолета.

Славик рассмеялся:

— Надо попробовать.

— Попробуй.

— Ты кроме «Угонщика», в каких фильмах еще снимался? — спросил «туляк». Он тихо перебирал струны Светкиной гитары, наигрывая великий проигрыш «Лед Цеппелин» — «Лестница в Небо».

— Нет, я театральный актер.

— Главные роли исполнял?

— Не всегда, но доводилось, — я улыбнулся.

— Нравится работа?

— Нравится.

— А что больше: играть в кино, или в театре?

— Раньше нравился театр.

— Конечно, «синема» круче театральных подмостков.

— Ты знаком с Жигуновым или Харатьяном?

— Нет.

Мне было немного неловко — они смотрели на меня, как на счастливчика выигравшего главный приз в лотерее. Руки и ноги на месте, любит замечательная девчонка, плюс — обещали присвоить медаль за освобождение заложников. Настоящий герой.

Я нахмурился — все-таки убил двух человек. Убийство есть убийство, но кошмары меня не мучили и злыдни с фиолетовыми рожами висельников в лунные ночи перед кроватью не стояли. Дома никто не поверит, что я уничтожил двух «боевиков». Я и сам не верю. Правда однажды приснился скверный сон, где в автобусе не я, а Долговязый успел первым выстрелить. Меня разбудил Славик:

— Чего орешь?

— Маму вспомнил, — ответил я, стирая с лица вязкие капли страха.

Ночные крики никого не удивляют, разве что мешают спать. Все кричат, в таких случаях лучше поскорее разбудить, потому что снящаяся жуть, при разнице кошмаров, одинакова.

Двери палаты распахнулись, я вскочил, ожидая встретить Свету…

Вместо неё вошел красавчик старший лейтенант из морской пехоты. Голова его была обвязана бинтами, для глаз оставлены щели-бойницы, левая рука висит на перевязи.

Я почувствовал неладное, словно вот-вот обманут. Голос сел, хрипя выдавил:

— Где Света?

Лейтенант пошатнулся и отчаянно взмахнул раненой рукой:

— Нет больше Светы.

— Что ты сказал!? — Я рванулся к нему через палату. Кто-то толкнул меня в спину. Я упал, иначе — придушил бы старлея. Скользя по полу на животе, я кричал:

— Света!? Где Света!?

В палату вбежали привлеченные шумом санитары, схватили за руки.

— Света!!! — Мир закачался и рухнул к ногам, рассыпаясь на мелкие осколки.

— Где Света? — прошептал я…

Позже рассказали, что во время прогулки со старлеем она подобрала маленькую яркую безделушку, что-то вроде брелка. Брелком оказалась мина, которая взорвалась в её руках.

Из того города она так и не уехала, осталась на растущем потихоньку гарнизонном кладбище, недалеко от госпиталя. Я уехал один…

Вот и всё…

— Ваш кофе.

Я непонимающе посмотрел на официанта.

— Ах, да, спасибо.

Он забрал фужер из-под коньяка. Я закурил, попробовал горячий, горький кофе — то, что надо.

Дождь закончился. Ветер улетел гулять в другой город, на другую улицу. За дверью кофейни царил мирный теплый вечер, не расположенный к свисту трассирующих пуль, всполохам пожаров; когда дрожит воздух, сотрясаемый уханьем танковых пушек, ревом бетеэров, вертолетов, стрекотаньем крупнокалиберных пулеметов. А пули летят, летят пули…Им все одно — куда и в кого попадать: в солдата, женщину, ребенка. По подсчетам ВОЗ, каждый четвертый погибший в локальной войне — женщина или ребенок. Они могут погибнуть не только от пули, в локальных войнах людей косят корь, краснуха, пневмония, голод…

— Люди, ау!? Неужели вы хотите этого?

Я допил кофе, поблагодарил бармена, расплатился и вышел на улицу. Домой вернулся пешком, пройдя едва ли не половину города. Выпитый алкоголь не действовал, даже легкого опьянения не чувствовал. Тризна состоялась. Я почтил память Светы и многих других, кто не оставил выжженный войной город. Из него я воротился иным: мир, существующий вокруг меня, и как казалось для меня — изменился и не в лучшую сторону. Потерялся смысл существования, но я как та лягушка, продолжаю барахтаться в чаше с дерьмом, пытаюсь взбить масло, вдруг выберусь? Надо жить. Но как и для чего? Хочу возвратиться в тот город. Для мести? Не знаю. Да и кому? Навестить Светкину могилу? Незачем, это её не вернет, а память о ней всегда со мной.