Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

— Внимание, по цепочке передай…

«Не поднимет, — думал Кольский, — не поднимет. Сам пойду, черт побери!»

Но Фуран поднял. Неожиданно появилась над землей его стройная фигура, перетянутая ремнем. Без фуражки, с пистолетом в руке.

— За мной!

— Вперед!.. — заорал молодой Граль, срываясь с места.

Они бежали, забыв, как минутой раньше вжимались, врастали в землю. Сейчас в них уже не осталось ничего того, прежнего. Противник видел скачущие по траве фигурки в зеленом, упорно рвущиеся вперед. Не фигурки — автоматы, поглощающие пространство. Ошалело строчили пулеметы, прошивая свинцом человеческие тела, пробивая мышцы и ломая кости. Все увидели, как упал Фуран, рассеченный пополам автоматной очередью, и тут же забыли о нем… Только Маченга успел подумать: «Фуран погиб!»

Командование принял на себя Олевич.

Они все ближе и ближе к цели. Стреляли на бегу, пустили в ход гранаты. Кто-то с криком «Господи!» упал рядом с Маченгой. Этот крик заглушил лязг оружия. Дойдут ли? Остановят ли их гитлеровцы, укрывшиеся за стенами фольварка? Не перебьют ли их пулеметные очереди и разрывы гранат? Дойдут.

Фольварк Редлиц уже не на краю света, он близко, совсем рядом. Бойцы бросили гранаты, увидели фигуры немцев, отскакивающие от стены, окружавшей фольварк. Олевич первым перемахнул через каменную ограду.

— Внимание, ребята, мы в Редлице, теперь надо здесь закрепиться!

Они делают все необходимое. Заняли оборону. Подожгли немецкий танк. Обнаружили пулеметную точку противника, укрытую в перелеске, и уничтожили ее. Перетащили через поле 45-миллиметровую пушку. Все это было крайне необходимо, имело прямой смысл. Результат — убитые немцы. Все, кроме этого, не имело смысла.

Мучило отсутствие курева. У Олевича не осталось ни крошки табаку. В Редлице у него чуть больше десяти человек, вооруженных двумя противотанковыми ружьями, несколькими фаустпатронами, 45-миллиметровой пушкой. Но пушка, по сути дела, не в счет, к ней всего только шесть снарядов. Впрочем, все это не обескураживает, Кольский сказал: «Удержать Редлиц!» — и они сделают это. И никто из них не задумается: зачем? Такие вопросы не имеют смысла.

Олевич залег с противотанковым ружьем за невысокой каменной оградой и в редкие мгновения передышек наблюдал за лицами людей, которыми сейчас командовал, — командир взвода должен знать своих бойцов. Эти лица были в основном крестьянские, такие редко встретишь в крупных городах. И фамилии под стать: Маченга, Граль, Калета, Гженда. Олевич думал о них чуть ли не нежно, они казались сейчас очень близкими ему. Уже давно подпоручник не думал так о людях — наверное, со времен партизанской жизни.

Недавно два «фердинанда» подползли с левой стороны, за ними шла пехота. Тогда погиб молодой Граль, его разорвало рядом с Олевичем. Подпоручник видел лицо Граля за мгновение перед смертью, буквально за доли секунды. Трудно будет забыть его выражение.

Самое паршивое — минометный огонь. Человек ко всему привыкает, но разрывы мин пригвождают к земле, трудно перевести дыхание, ждешь, что произойдет…

«Наверное, отсюда мы уже не выберемся», — мелькнуло в голове. Олевич равнодушно подумал об этом, совсем без страха. Только одна мысль мучила его: «Я должен был написать матери, мог это сделать».

Услышал голос Маченги:

— Курить будете, товарищ подпоручник?

Подпоручник… Никто в роте не выразил удивления, приняли его, будто он вернулся из отпуска. В самом ли деле их так мало волновало, что произошло с Олевичем?

«Все гораздо проще, — подумал он, — не нужно ничего из себя изображать».

Взял самокрутку и, низко пригнувшись, закурил. Лицо у Маченги было очень усталое, но спокойное. Он помнил его: это ведь старый ротный «недотепа», «герой» стенгазет и вечная тема для насмешек.

Молчали. Лежали рядом и молчали. Собственно, им говорить-то не о чем. Отбили несколько атак гитлеровцев и не знали, пойдут ли те еще раз на штурм. Может, пойдут… Редлиц сплотил их, они стали одновременно очень близки и столь же далеки. Может, когда-нибудь найдут что-то, что их объединит, кроме этого фольварка.

— Пожевать бы чего-нибудь, Маченга, — наконец шепнул Олевич.

— Хорошо бы, товарищ подпоручник. Жратва была в том доме, что сгорел, мы не успели забрать.

Из дневника поручника Яноша, адъютанта командира дивизии:

«Каша. Такого дня мне еще переживать не приходилось. В голове сумбур, плеснул себе немного коньяку — не помогло. Кажется, все замыслы моего генерала можно сразу же списать в архив. Интересно, создадут ли после войны такой архив: нереализованных решений и сокрушенных концепций? Если создадут, прошу не забыть обо мне и моих авторских правах.

Известно, что в тактике я не силен и законов ведения войны не понимаю, но не настолько, чтобы уж совсем быть профаном. Я вижу, что мы окружены, а Векляр не видит этого. Я вижу, что мы не совершаем маневр, а пробиваемся напролом, а он не желает признаться в этом.

Два часа назад нам наступали на пятки немецкие танки. Они были в шестистах метрах от штаба дивизии. Но об этом позже, сейчас наступает вечер, мы грузим свое хозяйство на машины и едем дальше, то есть в тыл, в направлении Бретвельде.

А ведь генерал знает, что там — каша. Утром Крыцкий докладывал о ночном бое в Бретвельде. Генерал сказал: «Удержать любой ценой». Потом к Крыцкому поехал Зоник; только что вернулся оттуда, сейчас запишу их беседу, у меня есть еще пара минут. Грузовики уже готовы, за окном — чудесный вечер, жарко, все ходят в одних мундирах. У меня, как обычно, нет пожиток, поэтому и нет никаких забот.

Хоть я и профан в тактике, но все же хотел бы понять, что кругом делается. Бить немцев любым путем имеет смысл, но это надо делать толково. А у нас так; всю ночь штаб работал над приказом о наступлении в южном направлении. А потом…

Незадолго до того как заварилась эта каша в Бретвельде, к Векляру приехал Оско. Он последним из командиров полков явился в штаб дивизии. Конечно, я потихонечку подслушивал, меня разбирало любопытство. Вполне понятное…

Оско — человек опытный и мудрый. Но на сей раз он молчал. В прямом смысле, не произнес ни слова. Говорил только Векляр, а Оско кивал. То ли соглашался во всем с генералом, то ли по привычке говорил: «Так точно». А Векляр как всегда: «Не допускайте паники, никакой болтовни об окружении, поглядите на карту… Правда, соседей справа и слева у нас нет, немцы нанесли удар с юга и армия оказалась в трудном положении. Как мы можем ей помочь? Наступая на фланги противника.

Мы не дадим возможности противнику перехитрить нас. Нам немногое известно о нем, но и он почти ничего не знает о нас. Игра идет вслепую, понятно?» И его излюбленное выражение: «На войне оказываешься в таком положении, в котором считаешь, что находишься. Особенно когда воюешь на немецкой земле».