Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

Он видел все хуже: резкая яркость чередовалась с кромешной тьмой. Видел уже только кусочек поля перед собой, единственное доступное еще для него место на земле.

Кутрына вспомнил о донесении. «Доставить любой ценой», — сказал Свентовец. Какая же это цена? Высока ли она? Ведь ему объясняли какая. И он вдруг явственно увидел уголок газеты, черные буковки: «Раненый герой из последних сил добрался до штаба и принес донесение».

Раненый герой! Так вот наконец-то представился тот случай, о котором он всегда мечтал: и в партизанском отряде, и позже, когда его не пожелали направить в офицерское училище. Пытаясь найти этот случай, он докладывал об Олевиче, но ничего не изменилось, Олевич опять в батальоне, а он несет донесение. На этот раз шанс абсолютно верный: он доберется до штаба полка без левой ладони. Да и зачем она ему, Кутрына прекрасно без нее обойдется, сделает себе протез в черной перчатке. О таких поступках, как тот, который он совершит, докладывают командиру дивизии, а может, даже командующему армией. Вот как все будет: Кутрына стоит перед строем, отдает честь, а на левой руке у него черная перчатка. Заметная черная перчатка, по которой сразу видно, кто ты такой.

Итак, вперед! Будем преодолевать поле шаг за шагом, как во время трудного наступления. Что за ужасная боль! Ее причиняет каждое движение. Надо крепко опереться на правую руку — она ведь совсем здорова — и затем подтянуть все тело. Нет, не получается. Ну еще раз, наверняка бы удалось, если бы была хоть капелька воды, хоть на кончик языка. Но воды нет. Так вот, правой рукой крепко вцепиться в землю и повторить все сначала. Наконец-то получилось. «В ту ли сторону я двигаюсь?» — вдруг подумал он, и его охватил такой страх, которого он еще никогда не испытывал. Он испугался, что возвращается в Бретвельде.

«Надо проверить, в правильном ли направлении я ползу. Но как это сделать?»

Кутрына снова продвинулся на несколько сантиметров вперед и замер. Нет, направление наверняка правильное, надо только не сдаваться, быть стойким. В следующий раз… Но следующего раза уже не получилось. Казалось, огромная черная перчатка легла на его глаза. Она была тяжелой. И не из кожи. Из металла. Так и осталась на лице.

«Боже мой, — подумала она, — какая же я смешная!»

Она снова обрела уверенность в себе. Раненых грузили на грузовики, а Ева глядела на них равнодушно, была уже слишком усталой, чтобы вызвать в себе какие-либо чувства, на что-нибудь обращать внимание. Они поступали с самого утра. Сначала с передовой их тащили санитары, а потом без сопровождения отправляли в тыл; кто был в состоянии, тащился сам через обезлюдевшее Бретвельде.

А в санитарной роте работа шла без перерыва, обеда, а потом уже и без мытья рук. Врачи и санитары стали автоматами, выполняющими ремонтные работы на человеческом материале или просто поддерживающими деятельность организма: еще на час, еще на два…

Ева сначала видела лица, потом перестала различать их. Они были одинаковые, как маски, с застывшими гримасами, или же сильно обожженные, словно политые черной краской. Удивляло только многообразие ранений — на основе материала такого дня можно было бы составить неплохую статистику.

Больше всего оказалось ранений брюшной полости и ног. Реже приходилось видеть перебинтованные головы, впрочем, для полноты картины следовало бы посмотреть еще погибших. Раны головы и области грудной клетки, как правило, смертельны.

Думал ли об этом доктор Пиотровский? Он работал как автомат. Наклонившись над столом, кроил кожу тонким скальпелем. Ева все время видела его большую волосатую руку с высоко завернутым рукавом белой рубашки.

Где-то после полудня доктор швырнул скальпель на землю, выпрямился и заявил: «Все, больше не могу».

И опять принялся за работу.

К вечеру усилилась артиллерийская канонада. Из Бретвельде, расположенного в нескольких сотнях метров к югу, доносилось яростное стаккато пулеметных очередей. Девушка равнодушно воспринимала все это, впрочем, звуки боя доходили до нее только тогда, когда наступал короткий перерыв в работе.

Ночью она не спала, потому что в городке шел бой. Она думала о Кольском, но как-то иначе, чем прежде. Ее мучило присущее женщине беспокойство о мужчине, находящемся посреди настоящего ада. Хотела бы пробежать несколько сот метров по полю и быть с ним рядом. Днем же ее охватило равнодушие. Слишком много их было — молодых парней оттуда, и все ей казались на одно лицо. Она знала, из какого страшного пекла они возвращаются, могла себе представить, что довелось им пережить. Ева, глядя на них, чувствовала что-то вроде стыда: она не находилась в окопах. Поняла, что вне окопов ничего серьезного не происходит.

Молодой парнишка со знаками различия капрала был ранен в живот. Когда доктор Пиотровский склонился над ним, а она стягивала мундир, он кричал: «Куда нас завели?! Куда?..»

Подпоручник из взвода противотанковых ружей лежал с закрытыми глазами. Осколок оторвал ему ногу. Он шептал едва слышно: «Внимание, справа…»

Они все еще были там, мгновенно возвращались туда, как только впадали в беспамятство, в их глазах, ушах, прикосновениях рук остался бой, а видеть и чувствовать они перестали тогда, когда упали на траву.

Вечерело. Последние лучи солнца скользили по крышам Бретвельде. Ева присела на каменные ступени дома на минутку передохнуть. Раненых грузили на машины. Как только Ева закрывала глаза, она тут же проваливалась в темноту.

Автоматные и пулеметные очереди раздавались ближе и явственнее. Солнце клонилось к горизонту, а люди продолжали гибнуть на окраине Бретвельде.

Снова раздалась автоматная очередь и близкий, очень близкий разрыв мины. Она услышала свой голос: «Прошу принять мое заявление, я хочу понести наказание». И снова: «Я хочу понести наказание, возместить сполна свой долг». Еве казалось, что она стоит на улице в Боровице. Дует сильный ветер, все вокруг колышется: крыши, деревья, воздух. Потом она шла в направлении рынка, а перед ней маячила фигура Эдварда. Она догоняла его. Странная это была погоня: казалось, Ева приближалась к Кольскому, но их разделяло все то же расстояние. Его спина, слегка сутулая… Она уже не знала, где это происходит, то ли в Боровице, то ли в Бретвельде… Трещали автоматные очереди, бежала цепь бойцов, состоявшая из одних раненых. Раненые в окровавленных мундирах, с перевязанными животами сжимали оружие забинтованными ладонями и упорно шли вперед…

Ева открыла глаза. Грузовики стояли во дворе, готовые к отправке. «Боже, — подумала она, — какая же я смешная!»

— Я придумала это, — громко сказала Ева. — Выдумала и поверила.

Она снова закрыла глаза и увидела лицо Эдварда очень четко, как тогда, в ее комнате в Боровице: чуть выпуклый лоб, слегка курносый нос. Ева приложила ладонь к глазам, лицо немного отдалилось, уменьшилось, размазалось, но она не почувствовала ничего, кроме равнодушия.