Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

«Ты мог меня взять с собой, мог хотя бы поинтересоваться моей судьбой. Не пожелал… Теперь я сама не желаю. И потом, не ты забрал меня в этот ад. Я пришла сюда сама».

Подошел доктор Пиотровский, он был готов отправиться в путь.

— Едем, Ева!

Она поднялась, слегка покачиваясь.

— Едем в Хорен. Там место сбора медсанбата дивизии. Не знаю, зачем штаб направляет нас туда. Я предпочел бы остаться с полком.

— Едем…

— А здесь, — добавил он, — наверное, наведут порядок. Заваруха кончилась.

— Наверное, — равнодушно сказала Ева. А когда увидела лицо доктора рядом со своим, шепнула: — Прошу прощения, доктор.

— За что? — удивился он.

— За тот вечер, — медленно проговорила она. — Я вела себя как девчонка. Теперь жалею.

Она думала об этом на протяжении всего пути. Зачем она тогда провела в одиночестве ночь, плача, без сна?

Донесение Кольского звучало оптимистично: «Натиск немцев ослаб. Из Редлица нас не выбьют». Но удерживать фольварк уже не требовалось. Приказ, доставленный сержантом из штаба полка, был предельно ясен: оторваться от противника. Занять оборону к северу от Бретвельде.

«Тремя часами раньше мы захватили Редлиц…» — подумал Свентовец. Скольких жертв стоили эти три часа! Три часа… Они тягучи, как резина, казалось, майор чувствует их тяжесть. Охотнее всего он ушел бы один куда глаза глядят, только бы подальше от батальона, подальше от людей, которым ему уже нечего сказать.

Он закурил и поглядел на поручника Хенцеля. Лица адъютанта батальона ему не было видно. Хенцель молчал, не обсуждал приказ. Ни одного лишнего слова или жеста. Свентовец был благодарен ему за это. Посмотрел на часы.

— Через час будет совсем темно, — сказал Хенцель.

— Хорошо, — ответил майор. А потом спросил, словно не помнил: — Сколько атак отбито?

— Шесть, товарищ майор, — равнодушно сказал Хенцель. — Не считая Редлица.

— А наши потери? — Не дождался ответа, махнул рукой. Кто сейчас может точно определить потери?..

Добраться до холмов к северу от Бретвельде, пока немцы разберутся, что к чему! Бойцы молча оставляли окопы, наблюдатели смотрели в ночь, зорко следя за позициями противника. Слышалось только позвякивание оружия и кашель. Бойцы согнулись под тяжестью пулеметов и противотанковых ружей; каждый шаг давался с трудом, мышцы болели. Какое расстояние до холмов?

Ночь выдалась темной, безлюдный городок был похож на разрытое, разоренное кладбище.

Они шли по узким улочкам, миновали центральную городскую площадь, снова шли улочками, словно ходили взад-вперед вдоль одной и той же декорации. В Бретвельде никто не хоронил трупы, никто не закрыл входных дверей. Через несколько минут городок опять станет ничейной землей, пустыней, подвергнется очередному обстрелу. Потом в него войдут немцы.

— На кой черт нам нужен был этот Редлиц?! — слышит Кольский чей-то шепот сбоку.

— Не болтай! — отвечает кто-то. — Почем тебе знать?

Кольский подсчитывал: осталось ли от роты в живых человек сорок или нет? Наверное, нет… А может, все же… Наверняка еще кто-то догонит.

— Проклятый городишко! — услышал он снова чей-то приглушенный голос. — Ты что-нибудь понимаешь во всей этой неразберихе?

Кольский тоже ничего не понимал. Сзади поднялась стрельба, осветительные ракеты прочерчивали темноту неба, на окраине Бретвельде разорвалась с красной вспышкой мина. Неужели немцы уже заметили их? Кольский обернулся: за ними должен был следовать взвод прикрытия из роты Реклевича. Ни зги не видно… Темнота, едва различимые контуры домов Бретвельде и огненные трассы пуль.

Сколько еще идти до холмов? Кольский точно не ориентировался, трудно рассчитать расстояние, к тому же улочка, которой они шли, была извилиста, опасно извилиста. Ну наконец-то! Дорога выпрямилась, а впереди, на горизонте, яснела полоска неба.

Поручник ускорил шаг, увидел рядом с собой темную фигуру, какое-то мгновение не мог сообразить, кто это, но, как только заметил очки, узнал: Лекш. Ему повезло. Во время штурма Редлица рядом с ним разорвался снаряд. Хорунжего только оглушило и немного присыпало землей. Шли молча. Наконец Лекш подошел совсем близко, наклонился к нему и зашептал:

— Олевичу дали взвод? Ты поставил его на место Фурана?

Кольский как-то сразу не мог сообразить, что тот хочет этим сказать.

— Да, — сказал он, — конечно. Ты ведь знаешь…

— И ты считаешь, что это правильно? — тяжело дыша, прошептал Лекш. — Ведь это анархия…

Кольский попытался разглядеть в темноте лицо хорунжего. «Его контузило, — подумал он, — еще не пришел в себя…»

— Ты что, с ума сошел? — сказал он Лекшу.

— Подумай, что скажут бойцы?..

— Ничего не скажут. А в штабе пусть со мною делают, что хотят. Нелепо было бы вешать его после Редлица и Бретвельде.

— Какая же это нелепость! — не уступал Лекш. — Ты отвечаешь за то, чтобы Олевич не сбежал.

— Что?!

Кольский ускорил шаг, оставив Лекша позади. Город неожиданно оборвался, кончились особняки, окруженные садами, и вскоре они добрались до холмов, над которыми длинной, изломанной полоской светлело небо.

На холмах все еще находились позиции бездействующей полковой и приданной дивизионной артиллерии. Бездействующей-то бездействующей, но при виде стволов, направленных на Бретвельде, настроение все же несколько повысилось.

В темноте на одной линии с пушками бойцы майора Свентовца кое-как рыли окопы. Копали, закрыв глаза. Лопаты легко вонзались в землю, земля отбрасывалась на бруствер кое-как — ведь никто из них не верил, что они здесь задержатся. Но, зарывшись в землю, они почувствовали себя увереннее, быстро засыпали, не ощущая холода ночи, не беспокоясь о завтрашнем дне. Только часовые напряженно всматривались в темноту. Над Бретвельде взмыла ракета, за ней — вторая, третья, потом неспокойно, нервно застучал пулемет. Те, кто не спал, равнодушно слушали его далекое тарахтение, закуривали, соблюдая осторожность. Кто-то из бойцов подошел к позициям артиллеристов.

— Ну вы и навоевались!

— А ты навоевался и каков прок? — огрызнулся артиллерист.

…Кольский лежал рядом с Лекшем, завернувшись в шинель, и курил. Он устал, но сон не приходил. Глядел вниз, на Бретвельде. Лекш тоже не спал. Снял очки. С близкого расстояния были видны его глаза навыкате.

— Слушай, — вдруг сказал Кольский, — она у тебя была?

Хорунжий удивился. После разговора об Олевиче поручник делал вид, что не замечает его. А тут вдруг…

— Вспомнил? Ты ведь знаешь, что я говорил с ней…

Кольский молчал, будто не слышал ответа.

Есть ли во всем этом его вина? Видно, виноватых здесь нет: каждый просто поступал так, как был должен. И Крыцкий, когда не позволял уйти из Бретвельде, и Свентовец, когда выполнял приказ, и он, когда посылал Фурана на штурм фольварка Редлиц. Фурана сразила очередь. Граль на один день пережил отца. В этом нет ничьей вины: жертвы на войне неизбежны… А может, все-таки он виноват?